Страна детства и ранней юности — Грузия,
страна учения и первых шагов художественного становления — Россия,
страна глубокой сыновней привязанности — Армения, — все они оставили необычайно интенсивный отпечаток в душевном строе личности художника, в его творческом воображении, сделали его отзывчивым к духовным и интеллектуальным ценностям каждой из этих национальных культур. Башинджагян открыл для себя пейзаж родной страны не только как тему, но и как эстетическую проблему.
В истории искусства бывали моменты, когда жанр пейзажа приобрел совершенно особенное значение. Вспомним, какой мятежной силой были наполнены романтические марины Тернера или пейзажи Делакруа. Не подлежит сомнению и ключевой смысл демократического пейзажа в идейно-художественных исканиях русских художников
70—90-х годов прошлого века. Примерно в эти же годы пробуждается интерес к пластическому воспроизведению родной природы и в более молодых национальных живописных школах, и здесь этот интерес также постоянно и тесно сплетается с мыслями о судьбе народа. В общем процессе становления культурного самосознания нации роль пейзажа, его своеобразное место становятся порою ничем не заменимыми: пейзаж позволял говорить о многом без траты слов.
В армянском изобразительном искусстве, вплоть до последнего десятилетия прошлого века, не было живописца, который мог бы поднять искусство пейзажа на высоту суверенной эстетической ценности: он бытовал чаще всего в качестве сопутствующего декоративного мотива в жанровой картине или портрете. Башинджагян снял рамки этой условности. Художник, много и увлеченно учившийся и артистически усвоив¬ший те пластические достижения предшественников и современников, которые были ему внутренне близки, увидел в искусстве пейзажа огромные выразительные возможности.
Многое из того, что он создал и что составило содержательные и стилевые особенности его полотен, было сделано в армянской жи¬вописи впервые.
Разрабатывая пейзаж как жанр, художник годами последовательно шел к воплощению своей концепции пейзажа-картины. «Большой пейзаж», крупная пейзажная форма в армянской живописи явились завоеваниями его кисти. Широко и вольно выбранный, масштабно очерченный круг обозрения, высокая точка, с которой ведется охват ландшафта и выявление колористических оттенков всех его планов, панорамный взгляд на медленно разворачивающееся и как бы расширяющееся пространство земли и неба были его открытием. Одним из первых художник воплотил восприятие пейзажа не как интимного лишь, локального мотива пресловутого «уголка природы», а как события™ события жизни природы и события личностного художнического ее ощущения.
Он привил древу армянской изобразительной традиции мировой опыт пейзажной живописи: ясно выраженную эмоциональную тональность, лирическое, драматическое или эпическое звучание; интерес к временным, меняющимся состояниям природы: ранней, зыбкой весне или позднему, умиротворенному теплом лету; беспокойным, предгрозовым закатам или затихшей картинности южной ночи; дню пасмурному или дню сияющему.
Эпичность мотивов возникает в полотнах Башинджагяна с самых ранних этапов. Впервые именно в его живописи двуглавая вершина Арарата и синь Севана становятся символами потерянной и обретенной родной земли. Величественный Арагац с его зубчатым контуром, могучий Казбек, романтический Дарьял, ущелья Санаина и Ди-лижана — масштабность этих явлений природы не просто увлекала, она подымала до себя молодого художника. И естественно исключала случайность и дробность сюжетов. Но его внимание привлекает также изменчивость того, что «текуче» в природе: сама атмосфера, испарения земли, соотношение ритмов беспокойного облачного неба и водной глади, неподвижности или игры воздуха, света и тени — увиденных, однако, романтически крупно, значительно. Достижения зрелых лет уже непосредственно ведут к утверждению эпического пейзажа в армянской живописи, к созданию целостного, объемного пейзажного образа — в некоторых случаях его можно назвать «совокупным» пейзажем Армении. Поэтому, вероятно, Башинджагян интересен нам сегодня не только стилевыми особенностями письма, а общей, глубинной концепцией отношения к природе, самой философией художнического взгляда на окружающий природный мир. Это дает возможность проследить непрерывность традиций в армянском изобразительном искусстве, при всем присущем ему разнообразии не только индивидуальных манер, но и целых стилевых систем. И младшие современники Башинджагяна, работавшие в иной, импрессионистской или декоративистской манере, и многие пейзажисты советского времени, так не похожие на него, не только с восхищением отзывались о чисто пластических достоинствах полотен художника, об их тональной валерности, о прославленном «прозрачном» мазке. Их внимание останавливали глубинные свойства этой живописи. Цельность мироощущения — так определяют это впечатление художники сегодняшнего дня. Вплоть до открытой, звучной панорамности пейзажейСарьяна, а затем и до «пейзажной саги» об армянской деревне Минаса Аветисяна прослеживается диалектическое развитие этой традиции. Она заложена, по-видимому, в самом корне — в понимании сути жизни как сопричастности, «сопри-родности» человека самой природе. В таком отношении к пейзажу родины, которое естественно сплавляет принцип верности натуре с возможностью поэтического «отлета» от нее; сыновнего внимания к малейшим, казалось бы, самым будничным приметам, штрихам, особенностям народного бытования на древней земле — с органическим ощущением возвышенной эпичности лица этой земли.

И, может быть, не случайно с именем Ге-ворка Башинджагяна современные исследователи армянского искусства связывают и «зарождение нового этапа в развитии армянской живописи», и то свойство устойчивости профессиональной традиции, которое и сегодня привлекает внимание зрителей на выставках армянского искусства. Каждое время расставляет свои акценты. Когда-то, на рубеже веков, Ованес Туманян посвятил Геворку Башинджагяну стихи: Поистине, душою исполин Ты, охвативший мощь родных вершин, Задумчиво застывших под луной, И блеск реки, вскипающей волной, И звездное сияние небес, И сонный сумрак, скрывший все окрест, Гляжу — немым покоем ночь полна... В моей душе такая ж тишина.
Но значение живописи художника шагнуло дальше его века. Это понял и Мартирос Сарьян: в 1957 году прозвучало и его слово. «Геворк Башинджагян — замечательный поэт Кавказа, — писал он, — певец Арарата, Казбека, Севана. Он чувствовал величие гор, ущелий, долин, создав ряд вдохновенных полотен».
Во всех случаях остается урок художника, патриота и гуманиста, бесконечно любившего природу родной земли и завещавшего нам эту любовь в наследство. Так же как на заре нового века, так и в наше время творчество художника продолжает утверждать достоинства искусства «высокой пластики», его облагораживающее воздействие на человека.

__________________