Понимаешь ли ты теперь, любимый, каким чудом, какой
заманчивой загадкой стал ты для меня, полуребенка! Человек,
перед которым преклонялись, потому что он писал книги,
потому что он был знаменит в чуждом мне большом мире, вдруг
оказался молодым, юношески-веселым двадцатипятилетним
щеголем! Нужно ли говорить о том, что с этого дня в нашем
доме, во всем моем скудном детском мирке меня ничто больше
не занимало, кроме тебя, что я со всей настойчивостью, со
всем цепким упорством тринадцатилетней девочки думала только
о тебе, о твоей жизни. Я изучала тебя, изучала твои
привычки, приходивших к тебе людей, и все это не только не
утоляло моего любопытства, но еще усиливало его, потому что
двойственность твоя отчетливо отражалась в разнородности
твоих посетителей. Приходили молодые люди, твои приятели, с
которыми ты смеялся и шутил; приходили оборванные студенты;
а то подъезжали в автомобилях дамы; однажды явился директор
оперного театра, знаменитый дирижер, которого я только
издали видела с дирижерской палочкой в руках; бывали
молоденькие девушки, еще ходившие в коммерческую школу,
которые смущались и спешили поскорее юркнуть в дверь, -
вообще много, очень много женщин. Я особенно над этим не
задумывалась, даже после того, как однажды утром,
отправляясь в школу, увидела уходившую от тебя даму под
густой вуалью. Мне ведь было только тринадцать лет, и я не
знала, что страстное любопытство, с которым я подкарауливала
и подстерегала тебя, уже означало любовь.
Но я знаю, любимый, совершенно точно день и час, когда я
всей душой и навек отдалась тебе. Возвратившись с прогулки,
я и моя школьная подруга, болтая, стояли у подъезда. В это
время подъехал автомобиль, и не успел он остановиться, как
ты, со свойственной тебе быстротой и гибкостью движений,
которые и сейчас еще пленяют меня, соскочил с подножки.
Невольно я бросилась к двери, чтобы открыть ее для тебя, и
мы чуть не столкнулись. Ты взглянул на меня теплым, мягким,
обволакивающим взглядом и ласково улыбнулся мне - да, именно
ласково улыбнулся мне и негромко сказал дружеским тоном:
"Большое спасибо, фройлейн".
Вот и все, любимый; но с той самой минуты, как я
почувствовала на себе твой мягкий, ласковый взгляд, я была
твоя. Позже, и даже очень скоро, я узнала, что ты даришь
этот обнимающий, зовущий, обволакивающий и в то же время
раздевающий взгляд, взгляд прирожденного соблазнителя,
каждой женщине, которая проходит мимо тебя, каждой
продавщице в лавке, каждой горничной, которая открывает тебе
дверь, - узнала, что этот взгляд не зависит от твоей воли и
не выражает никаких чувств, а лишь неизменно сам собой
становится теплым и ласковым, когда ты обращаешь его на
женщин. Но я, тринадцатилетний ребенок, этого не
подозревала, - меня точно огнем опалило. Я думала, что эта
ласка только для меня, для меня одной, и в этот миг во мне,
подростке, проснулась женщина, и она навек стала твоей.

__________________