Но ты долго не замечал меня, хотя я каждый вечер,
невзирая на метель и резкий, пронизывающий венский ветер,
простаивала на твоей улице. Иногда я целыми часами ждала
напрасно, иногда ты выходил, наконец, из дому в
сопровождении приятелей, и два раза я видела тебя с
женщинами; и тут я почувствовала, что я уже не девочка,
угадала какую-то новизну, перемену в моей любви к тебе по
внезапной острой боли, разрывающей мне сердце, стоило мне
увидеть чужую женщину, так уверенно идущей рука об руку с
тобой. Это не было неожиданностью для меня: я ведь с малых
лет знала, что у тебя постоянно бывают женщины, но теперь
это причиняло мне физическую боль, и я с завистливой
неприязнью смотрела на эту очевидную, тесную близость с
другой. Однажды, - по-детски упрямая и гордая, какой я была
и, может быть, осталась до сих пор, - я возмутилась и не
пошла к твоему дому; но каким ужасно пустым показался мне
этот вечер! На другой день я опять смиренно стояла перед
твоими окнами, стояла и ждала, как я простояла весь свой век
перед твоей закрытой для меня жизнью.
И, наконец, настал вечер, когда ты заметил меня. Я уже
издали тебя увидела и напрягла всю свою волю, чтобы не
уклониться от встречи с тобой. Случайно на улице как раз
разгружали какую-то подводу, и тебе пришлось пройти вплотную
мимо меня. Ты рассеянно взглянул на меня, но в тот же миг,
как только ты почувствовал пристальность моего взгляда, в
твоих глазах появилось уже знакомое мне выражение - о, как
страшно мне было вспомнить об этом! - тот предназначенный
женщинам взгляд, нежный, обволакивающий и в то же время
раздевающий, тот объемлющий и уже властный взгляд, который
когда-то превратил меня, ребенка, в любящую женщину.
Секунду-другую этот взгляд приковывал меня - я не могла и не
хотела отвести глаза, - и вот ты прошел уже мимо. У меня
неистово билось сердце; невольно я замедлила шаги и, уступая
непреодолимому любопытству, оглянулась: ты остановился и
смотрел мне вслед. И по вниманию и интересу, с каким ты
меня разглядывал, я сразу поняла, что ты меня не узнал.
Ты не узнал меня ни тогда, ни после; ты никогда не
узнавал меня. Как передать тебе, любимый, все разочарование
той минуты? Ведь тогда в первый раз я испытала то, на что
обрекла меня судьба, - быть не узнанной тобой всю жизнь, до
самой смерти. Как передать тебе мое разочарование! Видишь
ли, в те два года жизни в Инсбруке, когда я неустанно думала
о тебе и только и делала что мечтала о нашей будущей встрече
в Вене, я, смотря по настроению, рисовала себе самые
печальные картины наряду с самыми упоительными. Все было
пережито в воображении; в мрачные минуты я предвидела, что
ты оттолкнешь меня, с презрением отвернешься от меня, потому
что я слишком ничтожна, некрасива, навязчива. Я мысленно
вытерпела все муки, причиненные твоей неприязнью,
холодностью, равнодушием, но даже в минуты отчаяния, когда я
особенно остро сознавала себя недостойной твоей любви, я и
мысли не допускала о самом страшном, убийственном: что ты
вообще не заметил моего существования. Теперь-то я понимаю,
- о, ты научил меня понимать! - как изменчиво для мужчины
лицо девушки, женщины, ибо чаще всего оно лишь зеркало,
отражающее то страсть, то детскую прихоть, то душевное
утомление, и расплывается, исчезает из памяти так же легко,
как отражение в зеркале; поэтому мужчине трудно узнать
женщину, если годы изменили на ее лице игру света и тени,
если одежда создала для нее новую рамку. Поистине мудр
только тот, кто покорился своей судьбе. Но я была еще очень
молода, и твоя забывчивость казалась мне непостижимой, тем
более что, непрестанно думая о тебе, я обольщала себя
мыслью, что и ты часто вспоминаешь обо мне и ждешь меня; как
могла бы я жить, зная, что я для тебя ничто, что даже
мимолетное воспоминание обо мне никогда не тревожит тебя! И
это пробуждение к действительности под твоим взглядом,
показавшим мне, что ничто не напомнило тебе обо мне, что ни
единая, даже тончайшая, нить воспоминания не протянута от
твоей жизни к моей, - было первым жестоким ударом, первым
предчувствием моей судьбы.

__________________