VIP Forums Muzblog Chat Games Gallery. Форум, муздневники, чат, игры, галлерея.

Древние риэлтеры и «квартирный вопрос».


Большинство инсул строилось наспех и плохо, так как это были доходные дома, владельцы которых заботились лишь о барышах, ибо квартирная плата в Риме ввиду его перенаселенности была очень высокой («Здесь дорога и квартира, хотя бы дрянная».
Превосходно пишет об этом М. Е. Сергеенко:
«Дороговизна римских квартир объясняется, конечно, большим спросом, но значительную роль играла здесь и спекуляция. И тут перед нами встает фигура домохозяина. Это человек богатый и любящий богатство, но не просто стяжатель и сребролюбец: это делец и предприниматель с широким размахом.
Трезвая расчетливость делового человека, который умно учитывает требования сегодняшнего дня и умело их использует, сочетается в нем с любовью к риску, к опасности, с азартностью игрока, ставящего на карту все в надежде на выигрыш. Он очень озабочен тем, чтобы поскорее вернуть деньги, вложенные в постройку, и вернуть их, конечно, с прибылью; ему нужно, чтобы его инсула вырастала как можно скорее, и его больше беспокоят цены на материал, чем его качество.
Домохозяину в Риме грозили опасности весьма реальные: случались землетрясения, Тибр разливался и заливал низины, пожары были явлением обыденным. Ожидать, пока съемщики въедут, пока они внесут квартирную плату (она уплачивалась по полугодиям), — это было слишком долго. Хозяин сдает новый дом целиком одному человеку, который уже от себя будет сдавать отдельные квартиры (это занятие имело официальное обозначение: cenaculariam ехегсеге), а сам, разгоряченный полученной прибылью, увлекаемый перспективой приливающего богатства, кидается в новые строительные спекуляции. Он одержим бесом лихой предприимчивости: сносит построенный дом, распродает строительные материалы с несомненной для себя выгодой; поймав слухи о вчерашнем пожаре, отправляется к хозяину-погорельцу и, если тот пал духом и зарекается строить в Риме, по сходной цене покупает у него участок (по словам Плутарха, Красс таким образом прибрал к рукам около половины земельной площади в Риме). Он строит, перепродает, покупает, предпринимает капитальный ремонт под предлогом, что дом грозит обвалом; делит его на две половины глухой стеной — мысль о жильцах и об их удобствах его не только не беспокоит, а просто не приходит ему в голову: для него это не люди, а источник дохода. Он и не видит их; к дому у него приставлен доверенный раб — insullarius, он следит и за жильцами, и за главным арендатором, блюдет хозяйские интересы и докладывает хозяину о всех неполадках и непорядках в доме. Это он уговаривает у Ювенала жильцов дома, который еле держится на тонких подпорках, не волноваться и спокойно спать.
Главный арендатор — это человек иного склада и характера. Этот не пойдет на риск и боится его: он ищет наживы верной, идет теми дорожками, где над ним не висит никаких серьезных неприятностей.
Дигесты приводят в качестве примера, т. е. как нечто обычное, арендатора, который снял дом за 30 000 сестерциев и, сдав все квартиры по отдельности, собрал со всех 40 000, иными словами, нажил на этом деле 33% — кусок жирный! Получен он был, конечно, не без хлопот и беспокойства: приходилось крепко следить, чтоб жилец не сбежал, не заплатив за квартиру, — нужен был глаз да глаз; приходилось терпеливо выслушивать жалобы этих самых жильцов, лившиеся потоками по самым разнообразным поводам; неприятности, конечно, были, но и доход был хороший и верный.
Хуже бывало, если хозяин, которому не было угомона, решал ломать дом, чтобы выстроить более доходный. И тут, однако, арендатор не оставался в убытке: по закону хозяин обязан был вернуть ему внесенную им аренду и добавить к ней деньги, которые арендатор рассчитывал получить за квартиры и которых лишился с выездом жильцов. По этому последнему пункту, вероятно, не все проходило гладко, но большого ущерба, надо думать, «оптовик» не терпел...
Элементом, который действительно страдал от всей этой деловой и часто совершенно бессовестной возни, были жильцы. Хозяину приходило в голову занять дом для себя и для собственных нужд — жильцы обязаны выселиться; дом продан — новый владелец имеет право выселить жильцов. Пусть они будут при этом как-то вознаграждены денежно, но это не избавит их от беготни по Риму в поисках нового жилья, хлопотливых и трудных дополнительных расходов, усталости.
Вещи жильца, въехавшего в квартиру, «ввезенное и внесенное», считаются отданными хозяину в залог, обеспечивающий аккуратное внесение квартирной платы. В случае неуплаты хозяин имеет право забрать те из них, которые стоят в квартире постоянно, а не оказались там случайно или временно. Но вот квартирант добросовестно расплатился, срок его договора истек, а хозяин захватил его имущество и его не выпускает.
Основной арендатор никак не может рассчитаться с хозяином — в ответе быть жильцам: владелец дома накладывает руку на их собственность, правильно рассчитывая, что главный съемщик поторопится расплатиться с ним, хозяином, потому что, пока :эта расплата не будет произведена, жильцы не внесут ему ни сестерция. Хозяин мог «блокировать» жильца: если в его квартиру вела отдельная лестница (в мастерских с антресолями это было неизменно), деревянные ступеньки ее вынимались, и жилец оказывался отрезанным от внешнего мира... «Блокада» снималась, когда несчастный жилец всякими правдами и неправдами раздобывал деньги в уплату своего квартирного долга.
Мы видели, какой лишней тяготой ложится на человека не очень обеспеченного то обстоятельство, что он снимает квартиру не прямо от домохозяина, а через арендатора, снявшего дом целиком. Арендатор зарабатывает на своем съемщике; съемщик решает потесниться и, сдавая отдельные комнаты от себя, зарабатывает на своих жильцах: получается какая-то цепь спекуляции, особенно тесно сжимавшей наиболее бедных и бессильных».

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Женское колдовство и религиозная идеология платонизма


Взаимодействие религии и философии в античную эпоху имело долгую историю. Возникши в непосредственной связи с религией, философия на первых порах продолжала находиться в круге идей, диктовавшемся религиозно-мифологическим сознанием, разрабатывая проблемы первоначала, происхождения и устройства космоса (Алкман, Ферекид, Фалес, Анаксимандр, Пифагор), хотя уже отличалась от традиционного религиозного объяснения мира новым языком и принципами рассуждения. Затем, благодаря элеатам и Ксенофану в первую очередь, а позже софистам философская мысль дистанцируется от религии, более или менее ярко противопоставляя себя ей. Это холодное или враждебное отношение к религии получит дальнейшее развитие в школах киников, эпикурейцев и скептиков и отчасти перипатетиков. Хотя эпикуреизм и скептицизм вряд ли когда-либо были особенно популярными среди греческих и римских интеллектуалов, обладая, скорее, маргинальным для этой среды характером, а кинизм традиционно оценивается как философия низовая, не следует забывать, что иногда они завоевывали себе сторонников из числа вполне нормативных и респектабильных людей (вспомним о скептицизме Цицерона в De divinatione и роли эпикурейской позиции в его De natura deorum, о кинизме Диона Хрисостома и Лукиана). Верно, впрочем, то, что они не обладали столь широким и определяющим влиянием как стоицизм и платонизм, совершенно иначе относившиеся к религии. Ведь наряду с бессознательной близостью религии (а именно такой, по нашему мнению, была близость к ней большинства ранних досократиков), существовала и вполне сознательная обращенность к религиозной мысли и практике (Пифагор, Эмпедокл). Однако фундаментальная для античной культуры близость философии и религии была обоснована позже Платоном, а к I в. н. э. переплетение философии и религии оказывается теснейшим. Дальнейшая эволюция этого синтеза проходит в учениях так называемых средних платоников (Апулея в первую очередь) и затем неоплатоников (Порфирия, Ямвлиха и др.).

Конструктивный диалог между философией и религией шел на пользу обеим: религия, как значимая для античности форма культуры, уберегалась таким образом от элиминации ее из круга интересов интеллектуалов и превращения в достояние одних лишь социальных низов; философия же интерпретируемая как форма религиозности проникала в социальные круги много более широкие, нежели те, в которых могла быть популярна философия как форма интеллектуальной деятельности. Мы полагаем, что переплетение философии и религии сыграло на рубеже эр в этом отношении ту же роль, какую в эпоху классики сыграло перенесение софистами философии в политическую жизнь. Однако здесь же скрывалась и опасность для обеих. Оправданная философией религия была весьма далека от той формы в которой она существовала в повседневной жизни: Аристофан с безошибочной интуицией увидел в религиозном интересе Сократа, высмеянного им в "Облаках", враждебность философской религиозности народной религии. С другой стороны, философия слишком активно ассимилирующая религиозные идеи может вступать в противоречие с собственными предпосылками (ср. Cic. De div., II, 37). Таким образом, ясно, что как у религии, так и у философии были свои причины избегать быстрого и полного смешения друг с другом. Движимая своей этической направленностью, философия отфильтровывала из религии бесчеловечные формы культов (человеческие жертвоприношения, самооскопление и т. п.), религия же не позволяла пантеистическим тенденциям стоицизма стереть реальные (культовые или мифологические) различия между богами.

Насколько мы можем судить по имеющимся в нашем распоряжении источникам, кардинальный перелом в отношении элитарной философии к магии произошел лишь в рамках среднего платонизма. Ключевой фигурой в этом процессе, на наш взгляд, является Апулей с его "Апологией", где он предлагает два варианта толкования магии: платоновский (магия как наука для избранных, дающая правильное знание о поклонении богам) и вульгарный (магия как обладание благодаря заклинаниям сверхъестественными силами), настаивая на том, что вопрос не в совокупности действий, а в их этической стороне и что все дело здесь в правильной интерпретации (а может быть и мотивации). Таким образом, у Апулея мы впервые обнаруживаем принцип, на котором будет в дальнейшем строится диалог между магией и философией. Следующим шагом в развитии этого диалога была полемика между Порфирием ("Письмо к Анебону") и Ямвлихом ("Ответ Абамона"), где последний подробно разрабатывает платоническую теорию магии, позволяющую отныне любому платонику обращаться к определенным магическим процедурам, не чувствуя себя ни суеверным ни девиантным человеком. Под этими магическими процедурами мы имеем в виду в первую очередь тип магии, известный нам по так называемым Греческим магическим папирусам из Египта, представляющий собой детально разработанную профессиональную дисциплину, использующую весьма близкий философам круг литературы (хотя и критикуемый последними). Присоединяясь к мнению Эрика Доддса, Пьера Буансе и Самсона Айтрема, согласно которому неоплатоническая теургия во многом сохраняет традицию магической практики, как она известна нам по греческим магическим папирусам из Египта, отметим, что если угрозы в адрес богов, чрезмерное обилие имен и эпитетов их, использование materia magica и так называемых JEfevsia gravmmata, прорицающих статуй и некоторых других элементнов магического праксиса, вызывавшие ранее сомнение в возможности их использования благочестивым и образованным человеком, были оправданы, то такая существенная часть магии как магия любовная, безусловно осуждалась и была неоплатонической идеологией отвергнута. Итак, магия, отчасти благодаря собственным усилиям, отчасти стараниями философии, заняла место среди других религиозных феноменов в элитарной культуре, понеся, правда, некоторый ущерб. Какова же была судьба женской магии в ходе этого процесса?

Из древнейших свидетельств о греческой магии (у Аристофана в "Облаках" и "Плутосе", Софокла, Антифана и Теофраста) мы можем указать на некоторую специфичность женской магической деятельности по древнейшим свидетельствам: она происходит ночью, связана с приготовлением зелья и является скорее вредоносной, чем апотропеической, как деятельность мужская. Можно добавить, что если фессалиянки, как женский специфически колдовской народ специализируются на изготовлении зелий, то мужские колдовские народы - марсы и псиллы, характеризуются способностью укрощать змей и противодействовать змеиному яду (о марсах см.: Pliny. N. H., XXV, 11; XXVIII, 19; SHA, XVII, 23, 2; о псиллах - Suet. Aug., 17, 4). Если мы обратимся к более поздним свидетельствам (у Вергилия, Горация, Овидия, Тибула и Проперция), то без труда найдем то общее, что, объединяя женщин-колдуний, одновременно отличает их от колдунов-мужчин. В первую очередь, это, безусловно, любовная магия. Другой характерной чертой женской магической практики является связь магии с покойниками. Канидия и Сагана у Горация (Sat., I, 8, 17 - 22; 23 - 45; Ep., 5, 18 - 19; 17, 38 - 39), Медея у Овидия (Her., VI, 89 - 90) и Сенеки (Med., 799 - 800), Эрихто у Лукана (Phars., VI, 525 - 526; 533 - 537; 541 - 559) либо совершают свои действия на кладбище, либо используют погр»»»»ьные атрибуты или самих покойников для колдовства. По сравнению с женской магией, мужская представляется, во-первых, более связанной с дивинацией, чем с чем-либо другим, во-вторых, более разнообразной.

В тех текстах, где мы обнаруживаем наличие какой-либо художественной или философской окраски, изображение женщины-колдуньи отличается ярко выраженной тенденциозностью. Бесчеловечность магического искусства ярче всего изображается Горацием в пятом эподе, где мальчик подвергается мучительной смерти ради изготовления любовного зелья. Такую же тенденцию можно усматривать и в похищении ведьмами ребенка у Петрония (Sat., 63), и в описании колдуний-сипух Овидием (Fast., VI, 131 - 148), и в лукановском изображении ведьмы Эрихто (Phars., VI, 533 - 569). Сюда же в определенной мере следует отнести и противоестественность магических действий. Доминирующей эмоциональной реакцией на магические сюжеты в VIII сатире I книги Горация, в "Сатириконе" Петрония (62sqq.) и отчасти в "Метаморфозах" Апулея (II, 20sqq.) является чувство страха. С другой стороны, V эпод Горация и уже упоминавшийся сюжет о сипухах, наполняющих свои зобы кровью ребенка, (Ovid. Fast., VI, 131- 148) явно стремятся вызвать острое чувство жалости к жертве колдуний: Гораций подчеркивает детский возраст, растерянность, дрожащие уста ребенка, сушеная печень которого, когда он умрет от голода, пойдет на приворотное зелье. Подробности действий Эрихто у Лукана (Phars., VI, 538 - 569) имеют целью вызвать отвращение: она вырывает у трупа глаза, сгрызает ногти, откусывает язык, собирает гной и т. д. Кроме того, любовная магия, которая, как нам представляется, являлась реальной спецификой деятельности колдуний, дополняется литературно-философской тенденцией. Так, у Тибула и Проперция магия сопоставляется с любвью по силе и характеру воздействия. Во-первых, воздействие, оказываемое магией на человека, адекватно тому, какое оказывает любовь (Prop., I, 1, 21 - 22). Во-вторых, влюбленный человек по отношению к возлюбленному обладает силами под стать магическим (Tib., I, 8, 1 - 6), так же как и тот, кто является предметом любви - по отношению к влюбленному (Tib., I, 8, 24 - 26). Наконец, указывается и принципиальное различие столь сходных сил - магической и любовной (Prop., III, 6, 25 - 28), где видно, что, в отличие от любви, магическая деятельность колдуний противоестественна.

Из сказанного достаточно ясно, что женская магия в ее специфике (преимущественная ориентация на любовную магию, большая склонность к магии вредоносной, более ярко выраженная связь с покойниками, чем в мужской магии) ни каким образом не могла быть воспринята религиозной идеологией платонизма. Поэтому неудивительно, что образ женщины-колдуньи полностью вытесняется и в теургию вместо нее проникает образ женщины-пророчицы, хотя и лишенный своих пророческих функций. Если образ мужчины-теурга формируется из мага, с одной стороны, и философа-чудотворца (типа Пифагора и Эмпедокла) с другой, то образ женщины-теурга, представляет собой синтез мужчины-мага и женщины-пророчицы. Для формирования образа последней используется традиция идущая от парадигматических описаний Гомера (Кассандра в отличие от Калханта), и дельфийских жриц через платоновскую Диотиму к Сивиллам - пророчицам и хранительницам древнего знания. Примечательно, что в этом процессе не используется фигура женщины-философа, известная нам по раннему пифагореизму (Теано), раннему кинизму (Гиппархия), эллинистическому пифагореизму (сочинения подписанные Теано).

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Коммунальное хозяйство города.


Хотя в инсулах водопровода не было, однако Рим в целом от недостатка воды. не страдал. Проперций упоминает о «легком журчании струй, наполняющих звоном весь город».
За период от IV в. до н. э. до III в. н. э. построили 11 водопроводов; вода их поступала в многочисленные фонтаны. (Это слово происходит от латинского fons, fontis — источник).
Фонтаны в Риме существовали не для красоты, они имитировали источники, и вода в них не била кверху, а стекала вниз; жители города брали воду из фонтанов. По водопроводам шла вода из разных источников, поэтому она была разного качества, начиная от очень вкусной и вплоть до воды, почти непригодной для питья.
Римляне хорошо разбирались в своих водопроводах и знали, в каком фонтане какая вода. В I в. н. э. Рим был обеспечен водой гораздо лучше, чем Петербург в начале XX в.: в Риме ежедневно на одного человека приходилось от 600 до 900 литров воды, а в Петербурге — только 200 литров.
К началу IV в. в Риме действовало около 800 фонтанов и работало более 100 общественных бань.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Литература Рима


Как в архитектуре, так и в литературе проявился свойственный римлянам практицизм. Первым писателем в истории Рима бы Аппий Клавдий, цензор 312 г. до н. э., построивший дорогу и водопровод, получившие его имя, в 280 г. до н. э. он произнес в сенате речь против мира с Пирром, царем Эпира, записал ее и издал. Он опубликовал также сборник изречений.
Эти ранние произведения римской литературы не сохранились, но известно, что одно из изречений Аппия Клавдия гласило: «Всякий человек своего счастья кузнец».
В дальнейшем римская литература некоторое время развивалась под влиянием греческой, с которой римляне познакомились в III в. до н, э., когда греческие города южного побережья Италии перешли под власть Рима.
В 272 г. до н. э. во время войны с Тарентом в плен к римлянам попал грек Андроник. Как все военнопленные, он был продан в рабство; его купил римлянин Ливий Салинатор и сделал учителем своих детей, а потом отпустил на свободу. Как вольноотпущенник он стал называться Ливием Андроником.
Именно он впервые познакомил Рим с греческой литературой: перевел на латинский язык «Одиссею» Гомера. Хотя перевод был неточный и неуклюжий, но историческое значение его велико, ведь это первый перевод художественного произведения в истории Европы.
В 240 г. до н. э. Ливий Андроник организовал в Риме первые театральные представления: были сыграны переделанные им греческие трагедии и комедии.
В III в. до н. э. в Риме появился еще один драматург — Гней Невий, который стал писать трагедии на римские сюжеты (они не сохранились, но известно, что в числе их были «Воспитание Рема и Ромула» и «Кластидий» — о победе римлян над галлами в 222 г. до н. э.); он также переделывал греческие комедии, стремясь приспособить их к римским условиям. На протяжении III—II вв. до н. э. в Риме трагедии писали Энний и Пакувий, а комедии — Плавт, Цецилий Стаций и Теренций.
Однако римляне в своей массе долгое время оставались людьми грубых вкусов, и утонченность искусства греков их мало трогала. Известно, что Теренций в 60-х годах II в. до н. э. с трудом сыграл свою комедию «Свекровь», так как два раза публика в середине действия убегала со спектакля: неодолимыми соперниками комедии сначала оказались кулачные бойцы и канатоходцы, а потом — гладиаторы. Так что в Риме долго не ощущалось особой потребности в постоянном театральном здании; к тому же часть римской аристократии (особенно консервативное семейство Катонов) считала, что театр пагубно влияет на молодежь.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Мавзолеи Рима.


Римские мавзолеи чрезвычайно разнообразны по архитектурным формам. Хорошо сохранилось три мавзолея I в. до н. э. Один из них построен у Аппиевой дороги и представляет собой поставленную на квадратное основание толстую круглую приземистую башню, в верхней части которой сохранилась надпись: «Цецилии Метелле, дочери Квинта Кретика, жене Красса». Неизвестно, женой какого Красса была эта знатная женщина. Возможно, что верхняя часть здания завершалась конусообразным шатром, который сломали в средние века, когда мавзолей вошел в состав замка Каэтани и стал использоваться как крепостная башня; от средневековья сохранился венец зубцов в виде ласточкиных хвостов.
Другой мавзолей находится около Порта Маджоре на скрещении Пренестинской и Лабиканской дорог. Он представляет собой тяжелое сооружение неправильной четырехгранной формы очень своеобразной архитектуры: плоскость каждой его стены зрительно делится поперек на две неравные части, верхняя (большая) часть стен прорезана рядами крупных круглых отверстий (типа современных иллюминаторов), над которыми находятся фриз и карниз, а под ними — надпись, сделанная четкими буквами: «Это — гробница Марка Вергилия Эврисака, пекаря-поставщика». Нижняя часть стен состоит из чередующихся приземистых квадратных столбов и цилиндров. В одной из стен имеется ниша, где помещались горельефные портретные изображения богатого булочника и его жены (сейчас они сняты и стоят отдельно); под нишей надпись: «Была у меня жена Атисия, женщина достойнейшая жила, останки тела которой, все, что осталось, находятся в этой хлебной корзине». Стиль надписи явно говорит о том, что сочинил ее сам Эврисак. Объясняет эта надпись и странную архитектуру мавзолея — это, оказывается, хлебная корзина.
Существует такое толкование архитектурных форм этого мавзолея: цилиндры в нижней части стен изображают чаны для замешивания теста, круглые обрамленные отверстия в верхней части стен — края сосудов для зерна или жерла печей; крыша имела плоскую пирамидальную форму, а наверху помещалось ажурное изображение корзины. На скульптурном барельефе, который расположен под карнизом, представлен весь процесс приготовления хлеба. В мавзолее погребен также приятель хозяина, о чем свидетельствует надпись: «Огульний, друг, пекарь, специалист по тончайшей пшеничной муке».
Третий из сохранившихся мавзолеев представляет собой пирамиду высотой в 36,4 м, грани которой были облицованы мрамором. Он принадлежал Гаю Цестию, о чем свидетельствует надпись: «Гай Цестий Эпулон, сын Луция, из Поблилиевой трибы, претор, народный трибун, септемвир эпулонов. Строительство (мавзолея) закончено по завещанию за 330 дней под наблюдением наследника Луция Понтия Мелы, сына Публия, из Клавдиевой трибы, и вольноотпущенника Пота». Пирамида встроена в городскую стену у ворот Сан Себастьяно.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Магия и элитарная система ценностей в поздней античности


Мы хотим рассмотреть сочинение Цицерона "О дивинации" - одно из теоретических построений античных авторов, в котором определяется место магии или, точнее говоря, на основании которого такое место могло быть определено. Нас будут интересовать прежде всего критерии, выдвигаемые для признания магии нормативной деятельностью, и, соответственно, пути ее легитимизации. Обращение к таким идеологическим конструкциям необходимо для того, чтобы мы могли точнее установить ту грань, которая пролегает, во-первых, между государственной политикой по отношению к магии и общественным мнением о ней и, во-вторых, между элитарной позицией и мнением среднего слоя.

Трактат Цицерона мы хотим интерпретировать с точки зрения обыденного сознания, выяснить, какие возможности предоставляли эти теоретические построения для человека, не являющегося ни стоиком, ни скептиком по своей философской позиции, да и вообще не имеющего философской позиции, а судящего о предлагаемых философией идеях по их убедительности, правдоподобности, приемлимости, но в силу своего социального положения вынужденного считаться с господствующим направлением мысли. Эта обращенность философии к обыденному сознанию одна из причин, по которой мы остановились на данном трактате. Другая причина - авторитетность Цицерона.

Нас не должно смущать скромное место, отведенное магии в трактате (несколько раз Цицерон упоминает "старух" - sagae - под которыми могут иметься в виду колдуньи (II, 36; 139), колдуна мы можем усматривать под названием "марсийского авгура" (I, 132; II, 70); магия имеется в виду под упоминающейся в конце речи Квинта психомантией (I, 132)), поскольку Цицерон, обсуждая гадание и суеверие, фактически задает рамки для более широкой сферы религиозной деятельности, в которые магия обязана будет войти, если захочет удовлетворить цицероновским критериям нормативности.

Взглянем на позиции спорящих с самой общей точки зрения. На первый взгляд создается впечатление, что Квинт стоит на ультратрадиционалистских позициях, защищая древние религиозные институты, а рационалист Марк "потрясает основы" своей беспощадной критикой. Эти точки зрения формулируются участниками диалога в своего рода программных заявления. "Я придерживаюсь того мнения, - говорит Квинт,- которое не только сложилось в глубочайшей древности, но и получило всеобщее признание у всех народов и племен" (I, 12). Марк же, напротив, отрицает авторитет традиции: "древность ошибалась во многих вещах, на которые теперь мы смотрим совсем по-другому, поскольку и опыта накопили, и знаний у нас прибавилось, и время прошло" (II, 70). Однако, Цицерон уточняет свою позицию, говоря о необходимости почтения к религиозным институтам (II, 70; 28). Нам представляется необоснованным видеть в этом дань цензуре: та же позиция является стержнем религиозного законодательства в трактате "De legibus" (II, 19), и в реальной судебной практике Цицерон привлекает ее для борьбы с ненормативными религиозными действиями (In Vat., 14).

Поэтому мы склонны видеть принципиальную позицию Цицерона именно в сохранении status quo в религиозной сфере вообще и в искусстве дивинации в частности. И следовательно, его заявление служащее лейтмотивом ко всему диалогу: "следует ведь опасаться, как бы мы или, проявив к этому пренебрежительное отношение, не впали в нечестие, или, приняв [все на веру], не предались бабьим суевериям" (I, 7), нужно понимать не как разумный компромисс между традицией и новаторством, но как использование рациональных методов в целях сохранения отеческих порядков в противовес нововведениям.

Но в чем тогда особенность позиции нашего "традиционалиста" Квинта? Первое, что бросается в глаза, это равный авторитет, который он приписывает разным народам (I, 90-92). Такая позиция Квинта создает опасное допущение: если дивинация по существу результативна, то у других народов может быть более авторитетная традиция предсказания будущего, чем у римлян (I, 25). А отсюда уже один шаг до религиозных инноваций. И в любом случае позиция Квинта настраивает на сравнительное изучение разных дивинаторных практик, то есть легитимизирует и стимулирует обращение к нетрадиционным системам. Позиция Марка, объявляющая дивинацию бессмысленной в своей сути, лишена такой опасности для государственной религии.

Итак, нам представляется, что, оценивая позиции Марка и Квинта в их взаимном отношении, мы должны видеть в Марке традиционалиста использующего философский скептицизм для борьбы с инновационными процессами в римской религии, а в Квинте - человека, чьи воззрения открывают путь нововведениям.

Однако и в позиции Марка есть определенный потенциал для оправдания магии. Он, конечно, полностью отвергая существенную значимость дивинации, закрывает таким образом путь к любому осмысленному обращению к магии, однако оставляет неожиданную лазейку для определенной группы людей - приверженцев местных культов. Это особое положение местных культов может быть лишь выведено из общей тенденции сохранения status quo. Однако в уже упоминавшемся цицероновом религиозном законе в "De legibus" это сформулировано достаточно отчетливо: " Да не будет ни у кого особых богов: ни новых, ни чужеземных, кроме богов, признанных государством; частным образом да чтут богов по обычаю, унаследованному от предков. В городах люди да устраивают святилища, в сельских местностях да сохраняют они священные рощи и обиталища ларов. Да соблюдают они обычаи ветви рода и предков" (II, 19). Таким образом, магическая практика могла легитимизироваться под вывеской местной традиции богопочитания. Пример, иллюстрирующий такого рода легитимизацию можно найти у Аммиана Марцеллина в рассказе об оракуле Безы (XIX, 12, 3; 12).

Речь Квинта, настраивая на достаточно снисходительное отношение к ненормативным видам религиозной деятельности, предлагает однако, ряд критериев, по которым можно отличать достойное от недостойного. Начнем с позитивных моментов, то есть с того, чему Квинт симпатизирует. Во-первых, это древность практики (I, 11; 36). Во-вторых, это наличие традиции (I, 105; 107). В-третьих, профессионализм (I, 72; 78; 105). В случае с негативными характеристиками, центральным является неприятие невежества. Невежество повинно в неправильном толковании знамений (I, 118), невежество - причина, по которой Квинт отвергает целый ряд групп, практикующих дивинацию, в том числе и магов-психомантов (I, 132). Ведь что, собственно говоря, объединяет всех тех, прорицания которых отказывается признавать Квинт в заключительном пассаже своей речи? Что общего у этих гадателей по жребиям, прорицающих за деньги, психомантов, марсийских авгуров, бродящих по деревням гаруспиков, гадателей Исиды при всем их национальном разнообразии, при всем различии их дивинаторных практик? Чуждость культуре и принадлежность к социальным низам.

В этом отношении оба брата быстро находят общий язык. Марк возмущается, что благодаря естественной дивинации какой-то "безумный гребец" может лучше разбираться в политической ситуации, чем профессионалы (II, 114). Он утверждает, что толкование снов бессмысленно, ибо этим занимаются "люди самого презренного и невежественного типа" (II, 129). Желая подчеркнуть, что, принимая стоическое объяснение изменения происходящего в жертве во время дивинации, через непосредственное вмешательство богов, Квинт переступает границы здравого смысла, он усмехается: "ну уж в это, право, никакая гадалка не поверит" (II, 35-36). Здесь братья обретают общую платформу в своей элитарности. Более теоретичный Марк формулирует это в прекрасном программном заявлении: неужели мы "будем считать открывателями этой науки писидийцев, или киликийцев, или фригийцев? Можно ли допустить, что открывателями божественного были те, кто лишен культуры (humanitas)?" (II, 80).

Итак, подведем итоги. Рассматривая сочинение Цицерона "О дивинации" как программное, идеологическое, задающее вследствие влияния автора определенные рамки для религиозной деятельности, можно выделить следующие положения. В качестве идеального, наиболее предпочтительного стиля поведения в религиозной сфере предлагается спокойное, рациональное отправление культа в тех формах, которые сложились на данный момент, сохраняя в государственном культе санкционированные властью, а в частной жизни перенятые от предков формы богослужения (позиция Марка). В качестве сомнительного, но допустимого стиля поведения рекомендуется обращение к древним, традиционным, элитарным религиозным системам, представляющим собой трудную, то есть требующую изучения и накопления опыта, профессиональную дисциплину (позиция Квинта).

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

НАДПИСЬ СЕЛЕВКА РОЗОССКОГО

Надпись Селевка Розосского имеет большое значение для изучения истории гражданских войн конца республики. Она была найдена и опубликована в 1934 г. французским ученым П. Русселем. Этот документ, состоящий из 4-х писем, полнее, чем все имеющиеся у нас эпиграфические источники, раскрывает конкретное содержание прав римского гражданства, которые так щедро раздавались в эпоху гражданских войн. С помощью этих привилегий римские политические деятели той эпохи старались привлечь на свою сторону широкие круги провинциального населения.

I. «Год... месяца Аппелая (1). Император Цезарь, сын божественного Юлия, император в четвертый раз, назначенный консулом во второй и третий раз (2), приветствует архонтов, совет и народ священного, неприкосновенного и автономного города Розоса. Я и мое войско пребываем в здравии. Ниже написанное взято со стеллы, которая находится на Капитолии в Риме. Это должно быть помещено в вашем общественном архиве. Копию пошлите в Тарс совету и народу, в Антиохию совету и народу... [пропуск] чтобы была поставлена. Прощайте».
II. «Цезарь, император, триумвир по устройству государства. По закону Мунация и Эмилия даны(?) права римского гражданства и льготы по налогам со всех имуществ в следующих выражениях:
Поскольку Селевк, сын Феодота, розосец, сражался вместе с нами и под нашим командованием... из-за нас испытывал несчастия и подвергался опасностям, ничего не щадя для преодоления трудностей, показал всю преданность и верность государству, соединил собственные интересы с нашим благополучием, претерпевал ущерб ради государства и народа римского, как при нас, так и в нашем отсутствии, приносил нам пользу.
§ 1. Ему и родителям его, детям, родившимся от него, жене, живущей с ним,... даем гражданство и освобождение от всех налогов сообразно тому, как распространяется это на тех, кто пользуется полными правами гражданства и освобождением от налогов; да будут они освобождены от военной службы и от городских литургий.
§ 2. Сам вышепоименованный, его родители, дети, рожденные от него, пусть будут приписаны к трибе Корнелиев, и пусть там он подает голос и... да будет. И если пожелает пройти ценз... пожелает быть в Италии...
§ 3. Поскольку вышеозначенный, как и жена, и родители, и дети, рожденные от него, до получения прав римского гражданства был свободен от податей и повинностей... и, став римским гражданином, свободным от повинностей, если по закону пожелает пользоваться, да будет ему позволено; жреческие же обязанности... почести, привилегии..., какие он имел ранее, пусть пользуется [ими] согласно полным правам и на основании всех преимуществ.
§ 4. Никто из сборщиков налогов или прокураторов... на постой или зимовку.
§ 5. Азию и Европу... ему самому, детям его, жене его.
§ 6. ..брак... закону Атилия и закону Юлия.
§ 7. ...ему в города или области Азии и Европы... если он привозит или вывозит ради своей пользы из города или из области... если он из города или из области вывозит ради своей пользы принадлежащее ему поголовье... ни один город, ни один откупщик налогов не должен со всех этих предметов взимать с Селевка пошлину.
§ 8. [Если кто-нибудь] захочет их обвинить... вызвать в суд, возбудить иск, добиться решения, во всех этих случаях, если они хотят судиться у себя дома по собственным законам или в свободных городах, или у наших магистратов и промагистратов, выбор их... чтобы никто иначе, как здесь написано, не судил бы и не выносил бы решений. Если же приговор по делам против них будет в противоречии с этим, да будет он недействителен.
§ 9. Если кто-нибудь захочет выступить с обвинением вышепоименованного, родителей, жены, детей и потомков, предъявив обвинение, грозящее по предварительному установлению смертною казнью,... пусть имеют право принять участие в посольстве к нашему сенату, нашим магистратам и промагистратам... посылать посольства ради своих интересов. Всякий же город, всякий магистрат, если он не выполнит этого или будет действовать вопреки этому, или будет знать о противоречащем этому, или возьмет залог против него, или недобросовестными поступками воспрепятствует тому, чтобы вышепоименованные пользовались установленными привилегиями, обязан заплатить штраф в сто тысяч сестерций в пользу народа римского. Деньги же надлежит взимать или в провинциях нашим магистратам и промагистратам, или же сделать это в Риме... Если [осужденный] дает надежное поручительство в этой сумме, таковое пусть принимается. Ради исполнения вышесказанного пусть позаботятся и примут меры наши магистраты и промагистраты, наблюдающие ва исполнением».
III. «Года... месяца Дистра 15, император Цезарь, сын божественного, император в шестой раз, консул в третий раз, избранный консулом в четвертый раз (3), приветствует архонтов, совет и народ священного, свободного и пользующегося правом убежища города Розоса. Если вы здравствуете, это хорошо, сам я с войском пребываю в здравии. Послы, направленные к нам: Селевк, мой наварх, Гер, Калли..., Сим и ...ер, Симмах, мужи добрые от народа доброго, дружественного и союзного (4) прибыли ко мне в Эфес и вели беседу по тем вопросам, по жаким было им поручено. Я оказал хороший прием этим людям, найдя их мужами достойными, любящими родину, и принял от иих почести, а также венок. Постараюсь, когда прибуду в ваши края, сделать вам добро и сохранить вместе с тем привилегии вашего города. Сделаю это я охотно ради наварха Селевка, сражавшегося со мной в течение всего времени войны, во всем отличившегося и всегда дававшего подтверждение своей преданности и верности, который не упускал ни одного случая, прося за вас, проявляя усердие и готовность при защите ваших интересов. Прощайте».
IV. «Года... месяца Апеллая девятого числа. Император Цезарь, сын божественного, император, в третий раз, консул в четвертый раз (5) приветствует архонтов, совет и народ священного и пользующегося убежищем города Розоса. Если вы здравствуете, хорошо, а сам я с войском пребываю в здравии. Селевк, ваш согражданин и мой наварх, сражался за меня во всех войнах и показал многие примеры преданности, верности и мужества, и, как сражавшийся за нас и отличившийся, он удостоен был пожалованием таких привилегий, как освобождение от налогов и права гражданства. Его я и ставлю вам в пример, ибо такие-то люди проявляют усердие вследствие благожелательности к своей родине. Я охотно сделаю вам все, что в моих силах, ради Селевка, без боязни посылайте ко мне смело с просьбами обо всем, о чем вы думаете. Прощайте».

1. Год не сохранился, Апеллай, второй месяц по македонскому календарю, начинался в средних числах ноября.
2. На основании этих титулов можно установить, что письмо было написано не ранее последних месяцев 36 и не позднее конца 34 г.
3. Третье консульство Октавиана относится к 31 г., а в шестой раз он был провозглашен императором после битвы при Акции, и, следовательно, мы можем датировать письмо между 2 сентября и 31 декабря 31 г. до н э., но 15 дистра падает на февраль или март. Руссель считает, что дата эта указывает не время издания, а время регистрации документа.
4. Повидимому, в знак внимания и признательности за почетные декреты и венок, преподнесенный посольством, Октавиан назвал розосцев народом добрым, дружественным и союзным, и нет оснований считать, вслед за Леви, что город был в дружбе и союзе с Римом. Этих привилегий у Розоса не было.
5. Это дает основание датировать 30 г. до н. э.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!