Артур Месчян – голос совести
Интервью

Его личность всегда была интересна людям, но Месчян, при всей своей популярности, не любит говорить о себе. Он молчал, когда «Апостолы» брали города Союза один за другим, молчал, когда был в эмиграции в США, молчал, когда был главным архитектором Еревана. В честь десятилетнего юбилея газеты «Ноев Ковчег» Артур Месчян согласился ответить на наши вопросы.
– Господин Месчян, почему Вы выбрали закрытый, непубличный образ жизни, несмотря на огромный интерес к Вашей личности? Почему Вы избегаете давать интервью, например?
– Интервью для меня – это исповедь, а не рутинная процедура. Исповедаться можно только человеку, которому ты абсолютно доверяешь. Без симпатии к человеку, которому ты доверяешь свою душу, исповедь не может состояться.
Именно поэтому я никогда себе не позволяю признаваться в любви в своих песнях, да и в жизни. Невозможно чувства, самые высокие, излагать простыми словами.
В общем, рамки интервью меня немножко смущают – результат всегда отличается от подлинных мыслей. Не получается сказать то, что ты в действительности хотел бы донести людям.
– С чего началась жизнь Вашей легендарной группы «Апостолы» («Аракялнер»)?
– Песни, которые впоследствии вошли в программу «Апостолов», я писал начиная с 64-го года. Я был тогда совсем мальчишкой. Вероятно, мне повезло, потому что у меня были хорошие учителя. В руки попала гитара, я начал играть, экспериментировать и писать песни. Вошел во вкус, мне это было интересно. Да и люди, которых я уважал, слушали мои песни со всей серьезностью. Помню свой экзамен – я вышел на сцену, сыграл и по реакции зала понял, что это не домашний «блям-блям», а нечто более серьезное.
– Вы не любите говорить об «Апостолах» и их популярности?
– А что значит популярность? Это были времена, когда мы пытались делать что-то новое. Разве можно считать достижением рождение человека на свет? Так же и с «Апостолами» – мы просто прислушивались к велению времени. Даже сейчас я не смогу сказать, удалось нам это или нет. Если нас забудут – значит, все было хреново, если будут помнить – значит, мы сделали что-то важное.
– Разве не достижение, что впервые в Советском Союзе на национальном языке Вы исполняли рок?
– В те времена мы как-то и не задумывались, первые мы или третьи. Но думаю, закономерно, что именно Армения стала почвой, на которой зародился национальный рок. Настоящий рок появился здесь потому, что общество дозрело до состояния, когда невозможно стало закрывать глаза на все противоречия нашей жизни. И неслучайно за нами последовала Эстония. Все эстонские рокеры подтвердят, что эстонской рок-музыке дал толчок концерт «Апостолов» в Тарту. Так что для меня не так важно быть первым, меня больше интересует само движение, а в любом движении важно правильное начало. Если в этом начале я сыграл свою роль, то рад этому.
– Правда ли, что, создавая свои роковые композиции, Вы слушали церковную музыку?
– Более того, я пел в церковном хоре в Эчмиадзине. Занимался очень серьезно. Моя рок-музыка была основана на армянском церковном песнопении. Глубину духовной музыки переоценить невозможно – только в ней сохранились истинные армянские мотивы еще с четвертого века. Не зная этой школы, невозможно сделать что-то национальное.
– Вы знали, на что способна советская система, но не делали ничего, чтоб избежать конфликтов с властью.
– Меня часто называют диссидентом, но я этого не принимаю. Вообще не люблю диссидентства. Сегодня многие стали героями, стучат кулаком в грудь, рассказывают о том, какие тяжелые испытания их ждали в зданиях КГБ.
Разве это диссидентство, если ты отказываешься от того, что тебе не нравится?! Я отказывался и платил за это. Никогда никому не рассказываю, сколько часов просидел на допросах, потому что это не касается никого, кроме меня. Я знал, на что иду и чем мне за все это придется платить. Это и есть Rock’n’Roll. Чем больше я буду говорить о моей биографии, о деталях моего творчества, тем больше я отдалюсь от той жизненной линии, которую я выбрал для себя давным-давно.
– Но если бы Вы иногда проявляли дипломатичность, вместо сидения на допросах могли бы сидеть дома, писать музыку.
– Я больше дорожу правом выбора. Я действительно мог жить очень спокойно и хорошо, у меня всегда были для этого возможности, все удавалось легко. Стоило лишь где-то промолчать, на что-то закрыть глаза, в чем-то поступиться своими принципами. Но найти в себе силу сказать то, что нужно – вот в чем истинное счастье. Я счастлив потому, что всегда говорил то, что хотел сказать и чувствовал. Уверен, будь я чуть дипломатичнее, карьера моя была бы совершенно иной, но я был бы менее счастлив.
– Не жалеете, что из-за этого Вы потеряли многое, в том числе самое дорогое – Ваши песни?
– Стараюсь не жалеть ни о чем, но скажу откровенно: иногда испытываю обиду. Например, под покровительством Католикоса всех армян Вазгена Первого мы писали альбом «Реквием». Записывали ночью в резиденции его Святейшества. Представляете, он жертвовал своим сном – невозможно же было уснуть под звуки электронной аппаратуры. Пока мы думали, каким образом организовать выпуск «Реквиема» за рубежом, альбом был украден и выпущен в США от имени некоего Арута Памбукчяна. К великому моему сожалению, эти песни стали для меня чужими, как предавшая женщина. Из всего альбома я оставил себе только две песни, а другие исполняют до сих пор … в ресторанах. Это верх кощунства, когда молитва звучит в ресторане, под звон тостов.
– Песня «Ур эир, Аствац?» из этого альбома до сих пор вызывает противоречивое отношение. Есть ли в ней упрек Богу?
– Почему-то всех интересует эта песня. Я ее писал, когда мне не было и 16-ти лет. У меня намного больше серьезных песен. Но странная история, тогда меня из-за песни «Ур эир, Аствац?» («Где ты был, Боже? «) били в институте, говорили, что веду церковную пропаганду, а это, кстати, была уголовная статья. После развала Союза меня стали обвинять в безбожии. Но прежде чем обвинять, надо послушать песню и понять, о чем она. И мне жаль, что сегодня «Ур эир, Аствац?» поют так, что песня теряет смысл.
– Правда ли, что с Вас брали подписку не исполнять эту песню во время концертов?
– Это уже легенды. Система работала немножко по-другому. Перед каждым концертом утверждалась официальная программа, в нее я включал советские шлягеры, которые никогда в жизни не исполнял. А когда я выходил на сцену, играл свою настоящую программу.
Понимаете, я не испытывал неуважительного отношения у тех людей, кто воевал против меня со стороны КГБ. Ведь они тоже слушали мои песни тайком у себя дома. На допросах они даже не позволяли себе говорить мне «ты». Я вел себя уверенно, потому что эти люди не способны были рвать мне ногти, бить головой об стенку. Поколение было другое, и работники КГБ тоже, в отличие от 30-х годов.
– Каково же было на пике славы бросить все и уехать в далекую Америку, начинать там все с нуля?
– Может, я безумный человек, но иногда я ставлю перед собой цель, ради которой нужно отказаться от всего. Даже если внутренний голос подсказывает, что не стоит этого делать, я – сделаю. После кошмара 70-х я твердо решил уехать. Но когда я ворвался в посольство, я еще не думал о выезде из страны, я просто спасал себе жизнь. Иначе я бы оказался в дисциплинарном батальоне, где уже было определено для меня место.
Но уехать удалось только в 1989 году, когда я практически достиг всего. К тому времени у меня уже была хорошая работа архитектора, нам доверяли огромное количество проектов в России и Армении. Даже мой сын удивлялся, почему мы уезжаем, ведь наконец я стал нормально зарабатывать. Несмотря на все это, я хотел уехать. Отказался от Государственной премии, к которой был представлен за проект восстановления Лазаревского института. Мне казалось, что СССР протянет дольше. А меня многое в этой системе не устраивало. Уехали мы с чистой душой, без капли сожаления.
В Америке было трудно, я сразу отказался от социальных пособий. Чтобы выжить, приходилось выполнять тяжелую физическую работу. Но трудности можно преодолеть, если у тебя есть свобода выбора.
– А с чем было связано возвращение в Армению?
– Возвращение напоминало мой отъезд из СССР. В Бостоне я состоялся, наше архитектурное бюро участвовало в интересных проектах. Но мне там жить было скучно, да и страна эта, родина демократии, стала на глазах превращаться в Советский Союз. В Ереване я более счастлив, наслаждаюсь каждым утром, здесь стресса нет.
– И ереванцы Вас хорошо приняли. Ваши концерты прошли с аншлагом.
– У меня был долг перед людьми, которым интересна моя музыка. Я знаю своего слушателя – это очень преданная публика. Мои концерты дают этим людям возможность собраться вместе, послушать музыку и почувствовать, что они не одни. Мне было приятно, что на моих концертах преобладала молодежь. Они знают все слова песен, даже лучше меня, поют вместе со мной. Так было не только в столице, но и в Гюмри, Ванадзоре, везде.
– А как Вам музыкальная жизнь страны?
– Она разная. Не могу сказать, плохая или хорошая, просто не моя. Наконец у нас свобода, люди сами выбирают, что слушать. Иногда я слышу жалобы, будто мало стало классической музыки. Но это стереотипы советского прошлого. Почему все должны слушать классику? Разве в Америке много любителей классической музыки? Во всем Бостоне не больше полусотни человек ходит на концерты симфонического оркестра.
Талантливых певцов у нас много, но они предпочитают петь в ресторанах, не понимая, что лучше класть кирпич, но не петь заказуху. Сохранив душу, можно стать артистом, а не превратиться в лакея. Ресторанщина губит души, и дорогая машина не приносит счастья. Счастье – это понятие чистое, до чего нельзя дотронуться грязными руками. А сегодня популярна эстрада, которая, к сожалению, сплошной «шашлык». Но я не критик, я не люблю рассуждать о творчестве других, а собственные мысли выражаю в песнях.
– Кстати, как складываются отношения с критиками? Было время, когда они говорили, что песни Месчяна сиюминутны. Хотя жизнь показала обратное – сегодня Ваши песни звучат особенно актуально.
– Если мои песни актуальны – значит, вокруг еще не хорошо.
Я не могу объяснить, как я пишу, какой у меня стиль. Я пишу, потому что в этот момент я так думаю. К примеру, «Монолог скрипача» я писал в Бостоне, но у слушателей была полная уверенность, что автор сидит в Ереване. Так оно и есть, всеми мыслями я в тот момент был в Ереване, чувствовал и думал так. Как это объяснить? Невозможно! А критики пытаются и ошибаются.
– Вам предлагают организовать концерты во многих городах Европы, Америки. Но Вы выбрали Москву. Чем объясняется этот выбор?
– Как ни странно, мысль о концертах в Москве у меня появилась еще в Бостоне. Мне Москва очень интересна. И я бы хотел, чтобы мои концерты не походили на сугубо общинные мероприятия. Мне бы очень хотелось увидеть в зале людей, которые слушали нас в те годы. Здесь у меня было много болельщиков, хотя я никогда не пел по-русски. Мне интересна встреча с любителями нашей музыки, хотя во время концертов не замечаю слушателей, на сцене полностью отдаюсь музыке. Это и есть Rock’n’Roll.
Я заканчиваю свою концертную деятельность. В Ереване скорее всего я больше не буду давать концертов, Калифорния тоже уже неинтересна. Москва – это моя последняя страница. Все начиналось с Москвы, Москвой и хочу закончить. 7 и 10 ноября в Московском международном доме музыки встречусь с теми, кому я действительно нужен, независимо от их количества.
– Ваши пожелания нашей газете и ее читателям.
– «Ноев Ковчег» отмечает свое 10-летие. За десять лет вы многого достигли. Ваша газета мне попадалась даже в Бостоне, где армянская диаспора немногочисленная. И раз уж интервью я считаю исповедью, желаю газете стать собором так необходимых откровений, а читателям – стабильности и интересной жизни.
Беседу вела
Эмма Григорян, Ереван