В записных книжках Довлатова есть фраза: “Истинные чувства интернациональны”. Ну не абсурдно ли звучит:”он заплакал как истинный немец?” Нет, конечно он не был “истинным армянином”, и нет большего абсурда, чем определять и тем более объяснять творчество писателя его национальностью. Чисто армянские мотивы в творчестве Довлатова отразились лишь в известной повести “Наши” и в неоднозначно воспринимаемом многими фельетоне об Армении с коронной фразой, сказанной одним из героев об армянском родственнике, которого тот не видел: “никогда в жизни не видел, но очень соскучился”.

Сергей Донатович Довлатов родился 3 сентября 1941 года в эвакуации, в Уфе, в семье театрального режиссера Доната Исааковича Мечика и литературного корректора Норы Сергеевны Довлатовой. “У меня был комплект любящих родителей. Правда, они вскоре разошлись. Но развод мало повредил их отношениям друг с другом. В том смысле, что отношения и до развода были неважными. Сиротского комплекса у меня не возникло. Скорее- наоборот. Ведь отцы моих сверстников погибли на фронте. Оставшись с матерью, я перестал выделяться. Живой отец мог произвести впечтление буржуазного излишества”.

Довлатов рос в необычной семье: мать - бывшая актриса, отец – режиссер. Они были в разводе, хотя отец часто приходил. Жили они в густонаселенной коммуналке. Довлатовым принадлежали две комнаты, одна из которых была перегорожена шкафом. Сергей с отцом писали друг другу записки типа: "Оставляю все свои мысли на трех страницах. Проветрить мозг необходимо". Отец отвечал: "К сожалению, мыслей пока гораздо меньше, чем беспорядка и грязной посуды". Как пишет в своих воспоминаниях Петр Вайль, дома от Сергея “постоянно требовали мысли”, и в дальнейшем он часто использовал цитаты, сказанные его родителями. Безусловно, атмосфера семьи во многом способствовала тому, что он стал отличным, по воспоминаниям многих близко знавших его, просто феноменальным рассказчиком. Если в компании появлялся какой-то остряк, Довлатов становился одержимым и блистал остроумием. Вспоминает Борис Ройтблат: “Когда Довлатов начинал что-то рассказывать, в нашем кабинете собиралась толпа. Репортеры, фотографы, моряки, отставные боксеры, пьяницы - кто угодно. Рассказывая, Довлатов почти не жестикулировал. Но мимика на его лице играла превосходно… Хохотать начинали, можно сказать, сразу. Хохотали- и просили других, тоже хохочущих: “Тише! Что вы так громко смеетесь! Не слышно!” Когда у меня больше не было сил смеяться, я залезал под свой письменный стол и затыкал уши. Для паузы. Чтобы очухаться от смеха. Сам Довлатов почти никогда не смеялся. Его устные рассказы, как и литературные, были всегда добрыми. Он ни разу ни на кого не злился. Никому не мстил. Никогда ни на кого не жаловался. На его лице не было ни усмешки, ни иронии. Вместо усмешки- улыбка. Вместо иронии- сочувственный кивок”.

Практически все запечатленные в прозе довлатовские истории были сначала поведаны друзьям. Все они единодушно считают, что рассказывал он еще лучше, чем писал. Может, именно в этом великий секрет всех гениальных довлатовских фраз- они родились сначала не на “кончике пера”, а на кончике языка. Однако легкость стиля Довлатова обманчива. Парадокс состоит в том, что слова в его произведениях никогда не начинаются с повторяющихся букв! Ни одного буквенного повтора в начале слов во всем предложении, и так- во всей прозе.

__________________
«Никто никого не может потерять, потому что никто никому не принадлежит.»