Когда известный беллетрист Р., после трехдневной поездки
для отдыха в горы, возвратился ранним утром в Вену и, купив
на вокзале газету, взглянул на число, он вдруг вспомнил, что
сегодня день его рождения. Сорок первый, - быстро сообразил
он, и этот факт не обрадовал и не огорчил его. Бегло
перелистал он шелестящие страницы газеты, взял такси и
поехал к себе на квартиру. Слуга доложил ему о приходивших
в его отсутствие двух посетителях, о нескольких вызовах по
телефону и принес на подносе накопившуюся почту. Писатель
лениво просмотрел корреспонденцию, вскрыл несколько
конвертов, заинтересовавшись фамилией отправителя; письмо,
написанное незнакомым почерком и показавшееся ему слишком
объемистым, он отложил в сторону. Слуга подал чай. Удобно
усевшись в кресло, он еще раз пробежал газету, заглянул в
присланные каталоги, потом закурил сигару и взялся за
отложенное письмо.
В нем оказалось около тридцати страниц, и написано оно
было незнакомым женским почерком, торопливым и неровным, -
скорее рукопись, чем письмо. Р. невольно еще раз ощупал
конверт, не осталось ли там сопроводительной записки. Но
конверт был пуст, и на нем, так же как и на самом письме не
было ни имени, ни адреса отправителя. Странно, подумал он,
и снова взял в руки письмо. "Тебе, никогда не знавшему
меня", - с удивлением прочел он не то обращение, не то
заголовок...
К кому это относилось? К нему или к вымышленному герою?
Внезапно в нем проснулось любопытство. И он начал читать.
Мой ребенок вчера умер - три дня и три ночи боролась я со
смертью за маленькую, хрупкую жизнь; сорок часов, пока его
бедное горячее тельце металось в жару, я не отходила от его
постели. Я клала лед на его пылающий лобик, днем и ночью
держала в своих руках беспокойные маленькие ручки. На
третий день к вечеру силы изменили мне. Глаза закрывались
помимо моей воли. Три или четыре часа я проспала, сидя на
жестком стуле, а за это время смерть унесла его. Теперь он
лежит, милый, бедный мальчик, в своей узкой детской
кроватке, такой же, каким я увидела его, когда проснулась;
только глаза ему закрыли, его умные, темные глазки, сложили
ручки на белой рубашке, и четыре свечи горят высоко по
четырем углам кроватки. Я боюсь взглянуть туда, боюсь
тронуться с места, потому что пламя свечей колеблется и тени
пробегают по его личику, по сжатым губам, и тогда кажется,
что его черты оживают, и я готова поверить, что он не умер,
что он сейчас проснется и своим звонким голосом скажет мне
что-нибудь детское, ласковое. Но я знаю, он умер, я не хочу
смотреть на него, чтобы не испытать сладость надежды и
горечь разочарования. Я знаю, знаю, мой ребенок вчера умер,
- теперь у меня на свете только ты, беспечно играющий
жизнью, не подозревающий о моем существовании. Только ты,
никогда не знавший меня и которого я всегда любила.

__________________