|
2
«Легко о постороннем говорить,
о том, что отмерло и отвердело,
не трудно рассказать. Другое дело —
при всех от боли застонать, завыть.
Допустим, я заговорю, отважась
на исповедь, но почему должна
стать вашей — горькой исповеди тяжесть?
История моя, увы, скучна».
«Тебе как человеку говорят,
рассказывай — поверь: что было мукой
твоей души — не станет нашей скукой,
пусть нынче наши головы болят!»
«Друзья мои, тепло мне возле вас,
дай бог здоровья вам и вашим милым...
Я вас предупредил, что мой рассказ
и безысходным будет, и унылым.
Страдали все. Различна только доза.
На призрачную жизнь я обречен.
И наяву — одна и та же греза,
и по ночам — один и тот же сон.
Я вижу легкий челн на берегу,
широкая река течет, блистая,
и от меня по белому песку
бежит к челну смуглянка молодая.
Течение подхватывает челн,
сплелась моя рука с ее рукою...
Она поет, и мнится, что течем
мы с ней в лазури — песней над рекою.
Вдруг — тьма. Огни в туманной этой тьме,
ночной вокзал, заплаканные лица.
И девушка приникнула ко мне,
затрепетав, как гибнущая птица.
И этот сон, из ночи в ночь один,
всю жизнь мне снится. Скажете: «И что же?
И мы о милых помним и грустим,
если не так же точно, то — похоже!»
Но речь идет о снах, и только снах.
И жизнь, и обстоятельства менялись,
но засыпал — и радость на волнах,
и мука на вокзале — повторялись...»
|
