Мне удалось наблюдать служение облаков Арарату.
Тут было нисходящее и восходящее движение сливок, когда они вваливаются
в стакан румяного чая и расходятся в нем кучевыми клубнями.
А впрочем, небо земли араратской доставляет мало радости Саваофу: оно
выдумано синицей в духе древнейшего атеизма.
Ямщицкая гора, сверкающая снегом, кротовое поле, как будто с
издевательской целью засеянное каменными зубьями, нумерованные бараки
строительства и набитая пассажирами консервная жестянка -- вот вам
окрестности Эривани.
И вдруг -- скрипка, расхищенная на сады и дома, разбитая на систему
этажерок,-- с распорками, перехватами, жердочками, мостиками.
Село Аштарак повисло на журчаньи воды, как на проволочном каркасе.
Каменные корзинки его садов -- отличнейший бенефисный подарок для
колоратурного сопрано.
Ночлег пришелся в обширном четырехспальном доме раскулаченных.
Правление колхоза вытрусило из него обстановку и учредило в нем деревенскую
гостиницу. На террасе, способной приютить все семя Авраама, скорбел удойный
умывальник.
Фруктовый сад -- тот же танцкласс для деревьев. Школьная робость
яблонь, алая грамотность вишен... Вы посмотрите на их кадрили, их ритурнели
и рондо.
Я слушал журчание колхозной цифири. В горах прошел ливень, и хляби
уличных ручьев побежали шибче обыкновенного.
Вода звенела и раздувалась на всех этажах и этажерках Аштарака -- и
пропускала верблюда в игольное ушко.
Ваше письмо на 18 листах, исписанное почерком прямым и высоким, как
тополевая аллея, я получил и на него отвечаю:
Первое столкновение в чувственном образе с материей армянской
архитектуры.
Глаз ищет формы, идеи, ждет ее, а взамен натыкается на заплссневший
хлеб природы или на каменный пирог.
Зубы зрения крошатся и обламываются, когда смотришь впервые на
армянские церкви.
Армянский язык -- неизнашиваемый -- каменные сапоги. Ну, конечно,
толстостенное слово, прослойки воздуха в полугласных. Но разве все
очарованье в этом? Нет! Откуда же тяга? Как объяснить? Осмыслить?
Я испытал радость произносить звуки, запрещенные для русских уст,
тайные, отверженные и, может, даже -- на какой-то глубине постыдные.
Был пресный кипяток в жестяном чайнике, и вдруг в него бросили
щепоточку чудного черного чая.
Так было у меня с армянским языком.
Я в себе выработал шестое -- "араратское" чувство: чувство притяжения
горой.
Теперь, куда бы меня ни занесло, оно уже умозрительное и останется.
Аштаракская церковка самая обыкновенная и для Армении смирная. Так --
церквушка в шестигранной камилавке с канатным орнаментом по карнизу кровли и
такими же веревочными бровками над скупыми устами щелистых окон.
Дверь -- тише воды, ниже травы.
Встал на цыпочки и заглянул внутрь: но там же купол, купол!
Настоящий! Как в Риме у Петра, под которым тысячные толпы, и пальмы, и
море свечей, и носилки.
Там углубленные сферы апсид раковинами поют. Там четыре хлебопека:
север, запад, юг, восток -- с выколотыми глазами тычутся в воронкообразные
ниши, обшаривают очаги и междуочажья и не находят себе места.
Кому же пришла идея заключить пространство в этот жалкий погребец, в
эту нищую темницу -- чтобы ему там воздать достойные псалмопевца почести?
Мельник, когда ему не спится, выходит без шапки в сруб и осматривает
жернова. Иногда я просыпаюсь ночью и твержу про себя спряжения по грамматике
Марра.
Учитель Ашот вмурован в плоскостенный дом свой, как несчастный персонаж
в романе Виктора Гюго.
Стукнув пальцем по коробу капитанского барометра, он шел во двор -- к
водоему и на клетчатом листке чертил кривую осадков.
Он возделывал малотоварный фруктовый участок в десятичную долю гектара,
крошечный вертоград, запеченный в каменно-виноградном пироге Аштарака, и был
исключен, как лишний едок, из колхоза.
В дупле комода хранился диплом университета, аттестат зрелости и
водянистая папка с акварельными рисунками -- невинная проба ума и таланта.
В нем был гул несовершенного прошедшего.
Труженик в черной рубашке с тяжелым огнем в глазах, с открытой
театральной шеей, он удалялся в перспективу исторической живописи -- к
шотландским мученикам, к Стюартам.
Еще не написана повесть о трагедии полуобразования.
Мне кажется, биография сельского учителя может стать в наши дни
настольной книгой, как некогда "Вертер".
Аштарак -- селенье богатое и хорошо угнездившееся -- старше многих
европейских городов. Славится праздниками жатвы и песнями ашугов. Люди,
кормящиеся около винограда,-- женолюбивы, общительны, насмешливы, склонны к
обидчивости и ничегонеделанью. Аштаракцы не составляют исключения.
С неба упало три яблока: первое тому, кто рассказывал, второе тому, кто
слушал, третье тому, кто понял. Так кончается большинство армянских сказок.
Многие из них записаны в Аштараке. В этом районе -- фольклорная житница
Армении.
