VIP Forums Muzblog Chat Games Gallery. Форум, муздневники, чат, игры, галлерея.

Ох уж эти женские приемчики! Ох уж эти нелепые поговорки о пути к сердцу через желудок! Ох уж эти мамы, готовые нахлобучить на шею любимому сыну какой угодно хомут, только бы иметь возможность "понянчить внуков"! И почему они, женщины, так примитивно рассуждают о нас, венцах природы... Они уверены, что с легкостью могут помыкать нами, играть на наших слабостях, шантажировать своими эмоциями. Простите уж меня и мать и Танька, но если я и позволю какой-либо женщине помыкать собой, то это будет исключительно "особый случай". Все эти мысли пронеслись у меня в голове в то время, как я набирал ереванский номер, чтобы поговорить с мамой, пока они еще не легли спать, - там время на час опережает московское.

- Отец... поздравляю, родной, с прошедшим днем рождения. Мне так стыдно, что я расстроил вас...
- Ничего, Горик, о чем ты говоришь, разве мы не понимаем, что ты человек занятой, что у тебя много других проблем в жизни, не переживай так за нас, ты и без того много для нас делаешь.
Уважаю тебя, отец. Ты настоящий друг. Знаю ведь, что рискуешь наслушаться упреков от нашей мамы за такую "непедагогичную снисходительность" к непутевому сыну, за несоответствие между ее "показаниями" и твоими. И еще больше благодарю тебя за эти слова. А если быть до конца честным, то именно мысль о тебе и твоих чувствах доставляет мне радость и умиротворение, когда я думаю о будущей семье. Может быть, ради тебя я готов бы был... ну скажи мне это, скажи! Быть может, это и есть танькин шанс!

- Ты что-то сказал, пап, я не расслышал, что-то шипело в трубке...
- Я сказал, самое главное, чтобы у тебя все было хорошо, чтобы ты был здоров, - весело повторил отец.
- У меня все отлично, пап, не сомневайся, - я сделал выдох облегчения, - может быть, весной приеду к вам, в апреле-в мае.
- Правда? Ну, отлично. Один приедешь?
- Да, папа, один, мне не с кем приезжать, - я покосился на Таньку, жадно прислушивавшуюся к нашему разговору, и заметил, как она обмякла от последних моих слов.
- Ну, приезжай один, Горик, приезжай. Главное, что мы тебя увидим, а там видно будет.
- Что видно будет, папа? - рассмеялся я.
- Что нам покажут, то и видно будет, - отец рассмеялся тоже.
- Ну что ж, пусть покажут, я не против, вдруг что-то из этого получится!


Как ни странно, мысли о неизбежном сватовстве при щедром выборе из нескольких ереванских девушек, которые сочтут манной небесной замужество за обеспеченным москвичом, мне совершенно не претили. Они мне были даже приятны.
- Как ты сам, папа, здоров?
- Я всегда здоров, Горик джан, когда у нас все хорошо, мне больше не на что жаловаться.
- Ну смотри, папа, держись.
- Твоя мама у меня трубку отбирает, давай, не пропадай надолго, звони.
- Папа, здоровья тебе, береги себя. Мама... нет, мама ты послушай...Мама, не говори этого там, при отце, я не хочу, чтобы он слышал эту ерунду... Да, да, именно ерунду... Да ничего похожего, все это ее фантазии... Мама, ты женщина, и тебе виднее, на что способны девчонки, но я тебе повторяю: ничего подобного нет. Я - да, я сказал все как есть, но кроме того я сказал, что... что не люблю, а это все меняет... Да просто так, перебиваюсь, неужели не понятно? Заставляешь произносить это вслух... - покосившись в сторону кресла, где сидела Танька, я обнаружил его пустым. Пройдя с телефоном в спальню, я увидел, что она яростно швыряет одежду в чемодан, - Ну все, мама, мы потом поговорим, сейчас у меня дела, я позвоню как только смогу. Целую вас.


Татьяна Михайловна решила устроить очередную сцену расставания. На этот раз - ночную. Прекрасно сознавая, что никуда я ее ночью выпускать не стал бы. Премиленько! А может быть, пусть катится? А, Горыныч? Э, нет, дорогой. Это как-никак твоя жертва. Ты приручил ее, вот теперь и неси за нее ответственность.
- Танька, если ты хочешь со мной расстаться, я не против, честное слово. Только не сию минуту. Я не желаю нести пожизненную ответственность за твои безрассудства. Поэтому, пока не сделаешь аборт, - ты из поля моего зрения никуда не денешься. И это лучше прежде всего для тебя.


Остановившись на пару секунд с кучей сумочек в охапке, она потом как попало пошвыряла их в чемодан и, рассовывая по щелям между одеждой, туфлями и книгами, с искаженным от отчаяния лицом бормотала:
- А вот этого ты меня не можешь заставить сделать. Если я расстаюсь с тобой не по своей воле, то наш ребенок - это уже только мой ребенок.
Слыхал? Что делать? Они ведь всегда так говорят поначалу, но на уме-то у них одно! Этот "только ее ребенок" станет твоим пожизненным клеймом. Она будет одолевать тебя звонками о его первых зубках, о его коклюше, о его первых шагах, первых словах, о его вопросах про папу, о его первой драке, первой сигарете, о его женитьбе... Действовать силой или хитростью? Какой к чертям силой? Приковать ее к трубе?
- Погоди, о каком вообще расставании "не по своей воле" ты говоришь? Я, кажется, тебя не гнал. Я лишь ясно и четко дал понять своей матери и тебе заодно, что все, что вы с ней там напрограммировали без моего ведома - это чушь. И я прав.


Погляди-ка, кажется сработало. Как они податливы и доверчивы, эти безнадежно влюбленные девчонки! Малейший признак внимания - и они готовы растаять и, вдохновленные новой зыбкой надеждой, броситься в тот же омут, из которого можно было уже много раз выбраться - пусть даже с кровью и болью, - но выбраться! - и начать новую жизнь.
- Ты можешь оставаться со мной, тебя никто не отвергает как подругу, как партнершу, как близкого человека. Ложись-ка лучше спать, утро вечера мудренее.
Я потратил еще более часа на то, чтобы урезонить Таньку, успокоить ее и уложить спать, предварительно продемонстрировав ей, как она умеет меня возбудить и удовлетворить. Около двух часов вне контакта. Неужели Преступница все еще на линии? Ведь если не отходить от рисующихся мне картин, то у нее семья дети, а время сейчас как раз... "семейное". Однако, нужно еще прочесть нераспечатанное послание...


"В наше время каждый уважающий себя человек может состоять в не лишенной приятных моментов, хотя и удручающей временами связи. Это не в счет. Стало быть, Вы свободны!"
"Если Вы столь демократичны в этих вопросах, то, пожалуй, я свободен, тем более, для Вас! Однако, мне не дает покоя мысль о Вашем замужестве. Ведь у Вас наверняка и дети есть, насколько я понял..."
"Вы собрались на мне жениться?"
"Я допускаю все что угодно, Преступница (кстати, Вы так и не звали своего имени). Я уже имел удовольствие прожить с бездетной незамужней личностью, замечательным человечком, доброй подругой, безумно красивой и нежной как мягкая игрушка. Это не принесло мне удовлетворения. Мне все еще недостает чего-то".
"Понимаю. Бесимся с жиру, причем оба. Ну что ж, бывает. Спокойной ночи".


Итак, она больше не напишет сегодня, наверняка ушла спать. Но ответить ей - нужно. Хоть завтра и воскресенье, она, надеюсь, найдет время посидеть у монитора с полчасика и прореагировать на мои слова. А для того, чтобы она наверняка прореагировала, нужно написать что-нибудь эдакое.
"Понимаю Вашу иронию, однако вынужден с прискорбием констатировать, что на самом деле красота и личные качества женщины, как оказывается, не способны дать мне внутреннего удовлетворения. Мне нужны шторм, буря, страсть. Причем, страсть не столько телесная - она преходяща, - сколько личностная. Почему бы нам с Вами не поделиться общими воспоминаниями? Вы помните меня? Я, как я уже говорил, жил в пятом подъезде Вашего дома в Баку, меня зовут Гор, и я на три года младше Вас. Мы оба учились в четыреста шестой школе. А сегодня ранним утром Вы видели меня в "Аяксе". Вспомнили?"


Да, рискованное послание, но пусть отправляется. Я почти уверен, что не ошибаюсь. Хотя бы потому, что не логически и не намеренно обдумывал и рисовал себе ее образ. Картинки и ассоциации приходили сами, и сны тоже. Если это не она, не Илона-Милена из моего детства, то... мне эта Преступница не нужна!


Во сне же я ругался с мамой. Только не с нынешней мамой, а с той, из города моего детства. Она требовала, чтобы я был дома не позднее десяти. Она кричала: "Ты доведешь меня до могилы своими выходками! Думаешь, поступил в институт, и можно теперь до ночи гулять с женщинами?"
- Я не с женщинами, мам, ты же знаешь, с кем я и почему.
- Я ничего не желаю знать. Тебе сейчас не до любви, ты в Армию идешь в мае, два года тебя здесь не будет, она тебя что, ждать станет? Она старше тебя, у нее живо найдутся другие кавалеры!
- Мама, я побежал, если буду поздно не волнуйся!


Потом вдруг я переношусь в пустой ночной вагон бакинского метро, где жадно и по-юношески нелепо целуюсь с Преступницей. Я знаю точно, что она уже на четвертом курсе. Но я намного выше ростом, я плечист, я выгляжу вполне достойно рядом с ней. Она то уворачивается от моих поцелуев, то вдруг нежно и робко отвечает на них. Я испытывал во сне ощущение самой что ни на есть реальной жизни и самых ярких чувств.


И во сне я ни на секунду не задумался о том, что я вообще-то делаю в таком возрасте - да в вагоне бакинского метро? И с какой стати Преступница - на четвертом курсе филфака в Баку, если на самом деле она уезжала поступать в Ереван.
Затем наступил какой-то провал, и я вдруг вижу себя сидящим за металлическим столом - солдатом в Армии, - пишущим в Красном уголке письмо - родителям, в Баку. И передо мной возникают строчки, а я лишь после их обвожу. "Спасибо, мама что ты дала мне эту жизнь. Я люблю эту жизнь, я не хочу никакой другой жизни". Стоит ли говорить, что на самом-то деле служить по призыву в Армии мне так и не пришлось.

- Позвонила Бергеру? - спросил я Таньку сразу, как только вышел из спальни и застал ее готовящей на кухне кофе.
- Нет, я только что проснулась, - спокойно ответила она, - тебе кофе сделать?
- Позвони, пока он не ударился в свои дела, уже почти одиннадцать...
- Но сегодня ведь воскресенье, - Танька пытается хоть на один день оттянуть разговор, словно от этого что-то изменится, и я за этот день воспылаю неземной любовью к ней и к ребенку.
- Ничего страшного, он свой человек, поймет, тем более, дело житейское, - что я так завелся, в самом деле. Я так спешу, будто боюсь, что за этот день успеет родиться ребенок.
- Малыш мой... а что если после этого я больше не смогу быть матерью? Мне Бергер говорил в прошлый раз, что...
- Танька, врачи, - они любят мудрить и наставлять. Перестраховщики. Ничего тебе не сделается, ты здорова как лошадь.
- Но дело не в этом, как ты не понимаешь...
- Короче, Танька, либо ты будешь делать аборт, рискуя никогда не стать матерью, либо будешь матерью одиночкой. Не сомневайся в этом. Ребенком ты меня не привяжешь.
- А я разве собиралась тебя привязывать...
- Не знаю, Танька, тебе виднее, что ты там собираешься или нет, но я честен с тобой.

Немного помолчав в задумчивости, она вдруг произнесла:
- А почему ты не можешь меня полюбить, Горыныч? Скажи, может быть, тебя раздражает что-то...
- Я не знаю, Таня, не спрашивай меня... ты ведь такая умница, - я скривил лицо в нелепой улыбке.
- Да я-то умница, - Танька улыбнулась, впрочем, не без грусти в глазах, - и я прекрасно вижу, что у тебя что-то случилось на работе... и ты, наверное, уже не уверен в своем будущем, потому и не хочешь ребенка.
- Танька! - я не смог удержаться от смеха, услышав столь нелепую версию, - Ты что, с дуба рухнула? - у меня никогда еще не шли дела так прекрасно как сейчас! - я со знанием дела постучал по дереву. Однако, Таньку, кажется, не особо обрадовало это мое заявление.

- Я не понял... где мой кофе?
- Но я ведь тебя спросила, ты ничего не ответил.
- Раз не ответил ничего - значит, молча наливаешь, разве не понятно?!
- Как?
- Каком кверху! - проорал я, - если бы я не хотел, я бы сказал "нет, не наливай"!

Наступило напряженное молчание, и перед моими глазами вдруг снова возникла картинка из школьного детства, которую я никогда раньше не вспоминал. Это был день самоуправления в школе, когда старшеклассникам из девятых и десятых классов позволили выполнять всю работу взрослых: учителей, вахтеров, техничек, буфетчиков, кроме, пожалуй, поваров в буфете. Учителя же и остальной персонал находились в учительской и лишь время от времени прохаживались по коридорам, чтобы убедиться, что школа как минимум не растаскана по кирпичикам.
Во время обеда на Большой перемене мы, семиклассники, сидели в ряд за столами в школьном буфете и уже доедали "второе". Когда за моей спиной весело прозвучал снисходительный вопрос : "Налить еще компота?", я растерялся и ничего не ответил, но мой пустой стакан все равно был снова наполнен компотом из сухофруктов.

Аромат кофе из чашки, которую Танька поставила передо мной, вернул меня в реальность, и я почувствовал, насколько он мне нов и неприятен.
- Сухофрукты есть у нас?
- Что? Сухофрукты? Нет, малыш, а что?
- Как же так вышло что в доме нет сухофруктов?
- Горыныч, милый, я очень терпелива и покладиста, но зачем делать из этого спектакль, тем более, когда зрителей нет.
- Не заморачивайся, это я так, просто спросил. Подумал, если есть сухофрукты в доме, то хорошая хозяйка, - женюсь. А нет сухофруктов - значит, не судьба...
На Таньку было жалко смотреть. Она не знала, воспринимать ли ей мои слова всерьез, но и не смела спросить об этом.
- Почему именно сухофрукты? Может быть, грецких орехов или семечек нажарить...
- Ладно, проехали. - Я встал из-за стола с целью направиться к компьютеру.
- А кофе?
- Не хочу, передумал.

Однако, до компьютерного стола я так и не дошел. В дверь позвонили. На пороге стояла Агнесса Викторовна, мать Светланы. На эту красивую, всегда элегантную и слегка высокомерную даму сейчас было страшно смотреть. Она словно постарела лет на двадцать. Хотя, как я понял, она просто не выполнила сегодня своего традиционного утреннего туалета, который наверняка занимал у нее не менее трех часов. И вполне понятно: такая история с дочерью...
- Мне нужно поговорить с Татьяной... и, возможно, с Вами тоже, Гор.
- Пожалуйста, не стесняйтесь, добро пожаловать, Агнесса Викторовна, я только оденусь, простите меня за такой вид, я только проснулся...
Когда я, более-менее прилично одевшись, - в джинсы и свитер, а не в спортивку, как обычно дома, явился в гостиную, Танька уже накрыла кофейный столик для Агнессы Викторовны.

- Как жаль, что у вас нельзя курить...
- Что вы! - Танька смущенно покосилась на меня, наверняка вспомнив вчерашний "прецедент" - у нас уже можно курить.... с некоторых пор.
- Спасибо... Татьяна, я уверена, что вы что-то знаете... то есть, больше, чем говорите, - она сделала затяжку, и я тоже потянулся за пачкой сигарет.
- Я сама в растерянности, Агнесса Викторовна. Просто не знаю что и предположить.
- А вы, Гор, что думаете? Все-таки, вы близкий друг Сафарова...
- Я бы не назвал себя именно другом, те более, близким... - Сафарова. Но знакомство у нас достаточно долгое и мы регулярно встречаемся в одних и тех же компаниях...
- Я не могу находиться в неведении, мне непременно нужно знать, как моя дочь могла так поступить с собой, со мной, со всеми, кто ее любит...

Агнесса Викторовна, при всем моем уважении и восхищении ее элегантностью, статью и стилем, никогда не вызывала во мне восторгов как мать. Светлану она с детства держала в ежовых рукавицах, девочка росла без отца, - тот наверняка не выдержал нудного и педантичного поведения своей "высокопарной" супруги и нашел себе что-то попроще. Светлана же училась наотлично, и прилюдно плакала из-за любой четверки или даже "пятерки с минусом". Мать заставляла ее десятки раз переписывать любой ошибочно написанный пример или предложение. Контроль этот не прекращался никогда, и я уверен, что о каждом своем шаге Светка вынуждена была докладывать матери, - возможно, даже не без удовольствия. Между ними при этом каким-то странным образом воцарились достаточно теплые отношения, в личная жизнь у Светланы так пока и не сложилась, как, впрочем, и у ее матери после развода с отцом. Мужчины не увлекались Светланой, - и это при хорошей внешности, домовитости, тихом и мягком характере, образованности, многогранности, - играет на фортепино и гитаре, рисует и даже танцевала когда-то в балетном классе.

- Агнесса Викторовна, я просто не представляю, как ваша дочь могла бы что-то от вас скрывать, - заметил я, решив по возможности порадовать ее "комплиментом" по поводу их теплых и искренних взаимоотношений.
- Но тем не менее, скрывала! - отчеканила она в ответ настойчиво и даже с упреком в голосе, будто я в чем-то виноват, - вот я была сегодня с утра в клинике...
- Вы видели Свету? Как она? - воскликнула Танька, чуть ли не подскочив от "новости" - Я бы поехала с вами, если бы вы меня предупредили!
Уязвленная тем, что ее перебили, Агнесса Викторовна сделала торжественно-недовольное лицо, выдержала многозначительную паузу и продолжила свою фразу, повторив ее сначала:
- Я была сегодня с утра в клинике, Светлана спала, ей сделали укол. Мне разрешили посидеть с ней и, когда действие успокоительного стало сходить на нет, моя дочь стала бредить... но я уверена, что она имела в виду реальные события. И если я смогу, когда она поправится, выпытать у нее все до мелочей.... а я смогу, не сомневайтесь, - лишь бы она поправилась, - то этим людям не поздоровится, - ее лицо сделалось зловещим, но уже через миг снова обрело мученическую печать.
- Каким людям, о ком вы? - переспросил я.
- Она называла имена... не очень разборчиво, я не смогла запомнить все, но одно из них - Милена - я услыхала четко.


Продолжение следует.

__________________