VIP Forums Muzblog Chat Games Gallery. Форум, муздневники, чат, игры, галлерея.

Император Тиберий в восприятии сограждан: эмоционально-психологический аспект


В период раннего принципата основным процессом в общественно-политической жизни Римского государства можно считать утверждение единовластного правления и стремительное развитие императорского культа. Процессы подобного рода нередки в мировой истории и вполне объяснимы с точки зрения психологии масс. Август, первый римский император, являет собой классический пример харизматического вождя, описанный в исследованиях по коллективной психологии Г. Лебоном, Г. Тардом, С. Москвичи, В.М. Бехтеревым и др. Императорский же культ призван был играть в Римском государстве роль идеи, сплачивающей общество. Исторический опыт показывает, что к такого рода идеям народные массы часто бывают очень восприимчивы. На пользу приобретения общих идей или верований указывается в литературе самого разного рода: тот факт, что чем выше идейная сплоченность общества, тем сильнее государство - не вызывает сомнения.

Римляне, как представляется, искренне желали видеть в своем первом императоре не только мудрого, справедливого правителя, но и некую сверхъестественную силу. Почтение и благоговение, с которым относились сограждане к Августу, распространялось также и на членов его семьи. Можно сказать, что именно здесь берёт свои корни культ династии. Однако на ход исторического процесса неизбежно оказывают влияние субъективные факторы. Римская история преподносит нам любопытный пример того, как чисто семейные проблемы императора обернулись драмой, которая взволновала не одно поколение римлян, и наложила отпечаток на общественные настроения на много лет вперед. Последствия событий, о которых пойдет речь ниже, давали о себе знать до самого конца правления династии Юлиев-Клавдиев, в особенно же сложном и двусмысленном положении оказался Тиберий.

Начало драме было положено тогда, когда Август, имея дочь Юлию от брака со Скрибонией, вступил в брак с Ливией, у которой был сын Тиберий от Клавдия Нерона. Второй сын Ливии, Друз, родился спустя три месяца. Официально считалось, что Друз, как и Тиберий, был сыном Клавдия Нерона, однако в народе ходили слухи, что настоящим отцом Друза был Август. От внимания сограждан не могло ускользнуть, что к младшему сыну Ливии император питал более теплое чувство, чем к старшему. Все понимали также и то, что отцовская любовь Августа не может не повлиять на его династические планы. Последние все более отчетливо вырисовывались по мере того, как подрастали и обзаводились собственными семьями младшие члены императорского дома. Внимание Августа было обращено главным образом на семейство Юлии, не был им обделен также и Друз. Тиберию же оставалось довольствоваться второстепенной ролью.

Важно обратить внимание на то обстоятельство, что римляне, будучи искренне преданными своему императору, хорошо улавливали движения его души и склонны были в полной мере разделять его чувства. Именно здесь, как представляется, берет свое начало та антипатия, которую сограждане всегда испытывали к Тиберию. В то время как Друз и его супруга Антония, сыновья Юлии Гай и Луций становились народными любимцами, да и сама Юлия, не смотря на далеко не целомудренный образ жизни, была симпатична согражданам, отношение к Тиберию было подозрительно-настороженным и неприязненным. В сердцах римлян этот человек занимал такое же второстепенное положение, как и в доме императора.

Тиберий и его мать Ливия, со своей стороны, должны были предпринимать попытки к тому, чтобы исправить положение. Одной из таких попыток можно считать удаление Тиберия на Родос. Результаты других римляне склонны были усматривать в подозрительной череде несчастий, обрушивающихся на род Юлиев одно за другим. Внезапная смерть первого мужа Юлии, Клавдия Марцелла, затем второго мужа - Агриппы, гибель молодых Гая и Луция Цезарей, скандалы вокруг обеих Юлий, дочери и внучки Августа - все это вызывало в народе множество слухов и толков. Сограждане искренне оплакивали своих любимцев, всей душой сочувствовали Августу, и со все возрастающим подозрением смотрели в сторону Ливии и Тиберия. Хотя в каждом конкретном случае практически невозможно что-либо доказать, но так или иначе, к концу правления Августа умерли все, в ком он мог видеть потенциальных преемников. И как бы само собой вышло так, что принять бразды правления оказалось некому, кроме Тиберия.

Можно предположить, что к тому времени в римском обществе уже сформировалась психологическая установка на неприятие этого человека и утвердился отрицательный стереотип его восприятия. Пасынок Августа выглядел в глазах сограждан как злодей, лицемер и притворщик, нечестным путем завладевший верховной властью.

В то же время всю свою любовь римский народ обратил на семейство Друза, погибшего младшего брата Тиберия. Особой популярностью пользовался старший сын Друза - Германик, карьере которого в значительной степени способствовал сам Август. Именно Германика римляне склонны были считать главным врагом и конкурентом Тиберия, хотя ни сам Германик, ни Тиберий старались не давать для этого повода. Когда Германик скончался, никто не сомневался в том, что его погубил коварный принцепс. Обвинения против Тиберия базировались в данном случае не столько на фактах, сколько на эмоциях, на сильной антипатии к нему и на желании римлян считать его преступником.

Семейство же Германика, продолжавшее род Юлиев (супруга Германика, Агриппина, была родной внучкой Августа), сограждане считали теперь жертвой происков Тиберия и обратили сочувственные взоры на Агриппину и ее детей. Эти события и связанный с ними резонанс, как представляется, во многом предопределили отношения римлян к последующим принцепсам династии Юлиев-Клавдиев: популярность сумасбродно-жестокого Калигулы (сына Германика) и особые надежды, возлагаемые на Нерона (внука Германика).

Тиберия всю жизнь преследовали подозрения, упреки и откровенная ненависть со стороны народа. Психологический настрой общества против него был настолько силен, что все, что бы он ни делал, казалось плохо. Заметим, что когда Тиберий заботился о снабжении Рима продовольствием, ремонтировал общественные сооружения, наделял средствами обедневших сенаторов, оплачивал долги несостоятельных должников - это все воспринималось, как прямая обязанность императора, поэтому не встречало никакой благодарности. В то же время в его словах и поступках римляне склонны были усматривать двусмысленность, лицемерие и тайные замыслы.

Можно предположить, что при данном положении дел Тиберий считал необходимым прежде всего оправдать себя перед народом, доказать свою непричастность ко всем бедам Юлиев, убедить сограждан в том, что он, Тиберий, никогда не стремился к власти. Именно по этому, как представляется, Тиберий вел себя намного скромнее и нерешительнее, чем подобало бы принцепсу. Принять верховную власть новый император медлил до тех пор, пока это не вызвало раздражения; он запретил приносить присягу на верность своим делам, праздновать свой день рождения и всячески препятствовал распространению обрядности, связанной с его собственным культом. Заметим, что многие из этих поступков выглядят безупречно с точки зрения нравственности, и казалось бы, должны были хотя бы в некоторой степени расположить народ к Тиберию. Этого, однако, не произошло. Дело в том, что у ситуации была и другая сторона.

За четыре десятилетия правления Августа римляне привыкли воспринимать своего императора не только как личность, и даже не только как высшее должностное лицо, но и как своего рода символ, олицетворение мощи и величия государства. Роль римского императора требовала от того, кто ее исполнял, решительности и твердости, умения действовать эффектно и благородно, он ни в коем случае не должен был бояться народа, напротив, одним своим внешним видом должен был внушать трепет. Именно таким желали видеть римляне своего императора, окажись на его месте хоть Тиберий. Последний же, как представляется, был к этой роли морально не готов. Оказавшись во главе империи вопреки воле народа, запуганный подозрениями на свой счет и озабоченный своей личной непопулярностью, этот человек не мог правильно сыграть роль римского императора. Именно по этому Тиберий постоянно попадает в такие ситуации, когда не может дать согражданам того, что от него ждут. Так, например, во время мятежа паннонских и рейнских легионов, все ждали, что сам император явится к восставшим и устрашит их одним своим видом. Тиберий же, не решившись на это сам, отправил вместо себя сына, что вызвало в народе недовольство и нарекания.

Важно также отметить, что церемонии, ритуалы и праздничные действа, связанные с императорским культом, следует рассматривать не только как выражение любви и благодарности лично принцепсу. Как было отмечено вначале, культ императора играл для римлян роль идеи, которая объединяет людей и сплачивает таким образом общество. Для поддержания этой идеи такие символические действа, как празднования дня рождения императора, принесение ему присяги на верность и т.п. были просто необходимы. Говоря о подобного рода праздничных и культовых действах, необходимо также иметь в виду их огромное эмоционально-психологическое воздействие: люди, как правило, участвуют в них с удовольствием, одновременно все глубже проникаясь идеей, которая их сплачивает. Поэтому римляне, даже не испытывая особой любви лично к Тиберию, стремились сберечь установленные при Августе обряды и церемонии. Тиберий же своей нерешительностью покол»»»» уже прижившиеся традиции и в итоге был в очередной раз не понят.

Таким образом, мы видим, что Тиберий, в силу ряда обстоятельств, начало которым было положено семейной драмой, оказался не в состоянии правильно сыграть ту роль, которую отвела ему история. Persona non grata в роли символа мощи и величия государства - ситуация действительно парадоксальная.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Отношение к магии в поздней античности


Изучение отношения к магии в поздней античности представляет собой проблему в следствие трех причин. Во-первых, из-за неопределенности фигурирующего в наших источниках понятия "магия". Во-вторых, из-за тесного переплетения этого феномена с другими религиозными явлениями, как нетрадиционными для классической античности астрологией и пророческим движением, так и с традиционными формами дивинации. В-третьих, из-за укорененности средиземноморской магии в синкретической религиозности, где выделение элементов вообще затруднительно.

Кроме того, отношение к магии в 1-5 вв. н. э. представляет собой динамический процесс в ходе которого магия приспосабливается к нормативным формам культуры. В III веке происходит перелом и начинается создание элитарной магии - теургии, которая берется удовлетворить всем требованиям нормативного благочестия. Этот процесс является двусторонним. С одной стороны, сами маги предлагают новый язык не шокирующий своими унижающими богов формулировками и в большей степени использующий понятия так называемого "философского койне" и переориентируют свои цели на более возвышенные. С другой стороны, религиозно-философская мысль все больше осознает, что магия нуждается в таком же рационально-этическом очищении, каким античная религия была некогда поднята на небывалую высоту. В этом процессе усиления интереса языческих философов к магии, видимо, не последнюю роль сыграла христианская апологетика, постоянно подчеркивавшая, что магия, с одной стороны, является неотъемлемой частью языческой религиозности, а с другой, находится в противоречии с философской идеей единого Бога.

Философская работа над взаимным приспособлением философии и магии открывается работами Порфирия ("О философии из оракулов") и Ямвлиха ("О мистериях египтян"), со стороны магии шаг навстречу был сделан Юлианом, автором так называемых "Халдейских оракулов". В сочинениях философов, мысливших в этом направлении, можно выделить два пласта аргументации: один - собственно философский, связанный с интерпретацией магических действий в рамках платонической этики; другой - исторический, стремящийся представить магию как традиционный и элитарный религиозный феномен. В этом втором пласте на первом плане находятся изображение магии как искусства передающегося в тайне из поколения в поколение и возведение ее к наиболее авторитетным народам: египтянам, халдеям и магам. В связи с этим представляется любопытным проследить насколько была подготовлена почва для такой аргументации, то есть в какой степени были распространены эти или близкие к ним идеи в более широкой, чем философская, среде.

Прежде всего следует выделить две весьма влиятельных тенденции в вопросе о магии и магах. Первая не отличает магию от колдовства (Ovid., Ars., 2, 99-104; Lucian., Alex., 5) и склонна рассматривать ее как дурное, но традиционное для римского государства явление, наказание за которое предусмотрено уже в законах XII таблиц (Apul., Apol., 47). Вторая, напротив, возводит магию к персидским магам и старается отличить ее от колдовства и представить в виде элитарной традиции глубокой древности. Наличие этих двух тенденций прекрасно иллюстрируется Апулеем (Apol., 25-27). В первом случае магия связывалась в сознании с бесчеловечными ритуалами фессалийских или марсийских колдуний, красочно описанными Горацием (Epod., 5) и Луканом (Phars., VI, 419-830). Во втором, магия оказывалась наукой о правильном богопочитании (Amm. Marc., XXIII, 6, 32; Diog. Laert., I, 6), варварской философией (Diog. Laert., I, 6) и освящалась авторитетом Платона (Alcib. I, 121e). Уникальное сочетание этих двух тенденций мы встречаем в обширном экскурсе Плиния (Hist. nat., 30, 1-28), где происхождение негативно характеризуемой и понимаемой как колдовство магии возводится к персам. Однако эта точка зрения не получает широкого распространения. Более характерным является противоположное их сочетание, когда колдовское содержание магии, заимствованное из первой тенденции, облагораживается элитарной традиционностью, заимствованной из второй (Heliod., Aeth., III, 16).

Постепенно ситуация начинает меняться в сторону более снисходительного оношения к магии. Если в 1 веке человек, обвиненный в причастности к магическим таинствам мог покончить с собой, расценив его как бесчестье, (Tac., Ann., XII, 59) то в 3 веке обращение к магии приписывается не только одиозному Гелиогабалу, (SHA, XVII, 8, 2) но и весьма уважаемому Марку Аврелию (там же, IV, 24, 4). Происходит изменение и в качестве философской интерпретации магии. Если Августин, критикуя защиту магии Порфирием, указывает на противоречие его магической доктрины c его же философскими позициями (De civ. dei, X 9-11), то Михаилу Пселлу, критикующему Прокла, приходится указывать на принципиальную разницу языческой и христианской демонологии (PG, 122, 876B). Это новое отношение не приобрело всеобщего характера, однако языческая культура создала рамки для этически позитивного, уважительного отношения к магии, и, хотя сама эта культура вытеснялась христианской, описанный нами тип оценки магии переходит в средневековье, ложась в основу концепции белой магии.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Первобытная стагнация в античных теориях


В культурно-исторической теории, излагаемой в V книге поэмы "О природе вещей", Лукреций изображает первобытных людей более сильными и выносливыми, чем современные (925-930), а почву - более плодородной, приносящей людям без всякой обработки скромное пропитание (937-940). Только после ослабления физических сил человека с открытием огня и истощения почвы (1011 слл.) возникла потребность в технических и социальных элементах культуры и началось поступательное развитие цивилизации. Концепция Лукреция, таким образом, занимает промежуточное положение между теориями идеализирующими природные условия, в которых первоначально обитало человечество, а также сами первых людей, и теориями, описывающими жизнь первобытного человечества как тягостную, исполненную трудностей, из которых люди вышли постепенно, в ходе длительного культурного прогресса.

Причины и характер идеализации Лукрецием первоначального состояния людей давно служит предметом научных дискуссий. Главная трудность состоит в том, что эта идеализация кажется недостаточно мотивированной, ибо Лукреций считает возвращение к первобытному образу жизни не только невозможным из-за необратимого ухудшения природных условий и физической конституции людей, но и нежелательной из-за ущербных моральных качеств примитивного человека. До сих пор, однако, недостаточно обращалось внимание на то, что идеализация условий существования первобытного человечества связана с другой, важной идеей теории Лукреция, а именно, с представлением о длительной фазе первобытной стагнации, в течение которой люди вели однообразное существование и не появлялось никаких культурных новшеств (930 слл.). Стагнацию Лукреций явным образом объясняет именно тем, что благодаря отличным от современных природным условиям и физическим свойствам первых людей все скромные потребности людей достаточно легко удовлетворялись, и не возникала потребность в поиске каких-либо усовершенствований. Специфический характер теории Лукреция особенно хорошо заметен при сопоставлении ее с близким к ней в целом и деталях изложением развития культуры у Диодора Сицилийского (I, 8).

Гипотеза о существовании длительной первоначальной стадии "застоя", предшествующей культурному развитию, подтверждается данными современной науки, однако, у Лукреция оно имеет, разумеется, чисто спекулятивный характер. Возникает вопрос, как Лукреций пришел к подобной идее и какую роль она играет в его теории.

Здесь в первую очередь следует высказать предположение, что фаза первобытного застоя нужна была Лукрецию для того, чтобы наглядным образом продемонстрировать природные свойства человека, которые приобретены благодаря цивилизации. Идеологические принципы эпикурейской школы требовали, чтобы первичным или "природным" в человеке было лишь эгоистическое стремление к удовольствию. Именно поэтому Лукреций изображает первобытного человека лишенным социальных связей одиночкой, стремящимся только к удовлетворению примитивных потребностей, не знающим никаких моральных норм (959-965). В то же время принципы эпикурейского эвдемонизма требовали от своего современного адепта согласия с существующими нормами морали, а также принятия и использования достижений цивилизации. И это положение Лукреций "доказывает" на историческом материале, демонстрируя жизненную необходимость для уже ослабшего, несовершенного человечества таких благ цивилизации, как одежда, элементарное жилище, брак, речь, простые нормы морали (1011-1105).

Мы полагаем, таким образом, что фаза первобытной стагнации понадобилась Лукрецию для того, чтобы наглядно продемонстрировать характер первичных свойств человека, лежащих в основе его поведения. Для того, чтобы сделать очевидным отсутствие у человека в естественном состоянии культурных потребностей, Лукреций в порядке "мысленного эксперимента" прибегнул к давно существующему мотиву первоначального богатства природы, однако, придал ему более реалистические, чем обычно, черты, и поэтому дополнил новым мотивом физического превосходства первого человека. Со стороны, в соответствие с давней традицией реалистических теорий эволюции человечества, развитие цивилизации изображается как необходимый для человека в его нынешнем состоянии "ответ" на "вызов" неблагоприятных условий среды. Идеализация первоначального состояния носит у Лукреция только служебный характер, и его, поэтому, не следует считать настоящим примитивистом. При этом культурно-историческая концепция Лукреция настолько соответствует общим принципам эпикурейского учения, что ее скорее всего следует приписать самому основателю школы.

Идея, что сравнительно легкое удовлетворение жизненных потребностей делает излишним развитие цивилизации, имеет свою историю. Первые теории культурно-исторического прогресса (Протагор, Архелай, Демокрит) рассматривали это развитие как присущее всему человечеству в целом, а само появление цивилизации как следствие "нужды", то есть недостаточной приспособленности человека в естественном состоянии к условиям окружающей среды. Причины, в силу которых развитие цивилизации задерживается, повидимому, не находились в центре внимания, хотя с одной стороны, уже Демокрит подчеркнул недостаточность самого фактора нужды для развития высоких форм культуры и необходимость материального благосостояния (фр. 568 Лурье), а, с другой стороны, уже комедиограф Ферекрат (420-е гг. до н. э.) представил на афинской сцене народ, лишенный элементарных основ цивилизации (сюжет был использован, возможно, уже Протагором). Осознание того, что отсутствие культуры связано с легкостью удовлетворения жизненных потребностей, должно было расти по мере того, как вновь завоевывало популярность старое представление о первоначальной эпохе благоденствия человечества, отнесенное во второй половине 5 в. до н. э. на задний план новыми теориями культурного прогресса. В появляющихся теперь изображениях гармоничного прошлого первых людей подчеркивается, в отличие от Гесиода, отсутствие хозяйственных занятий и политических институтов, как следствие изобилия природы и высокой нравственности тогдашнего человечества. Отсутствие составляющих цивилизации связано, таким образом, в примитивных теориях со сверхъестественной легкостью удовлетворения потребностей древнейшего человечества, все же мы не находим здесь прямых констатаций того, что самодостаточность делает ненужным развитие цивилизации, а потеря самодостаточности ведет к культурному прогрессу. Ближе всего к этому представлению, выраженному у Лукреция, находится контраст между "жизнью при Кроносе" и реалистическим изображением начальной стадии человечества в платоновском "Политике" (272a и 274b-d). С другой стороны, у эллинистического этнографа Агатархида мы обнаруживаем описание примитивных народов, обитающих на побережье Красного моря, которые в течение столетий ведут однообразный, чуждый культурных новшеств, рутинный образ жизни. Агатархид связывает почти полное отсутствие культуры у этих народов с незначительностью потребностей, характерных для людей в целом, и возможностью их удовлетворить при помощи тех минимальных средств, которые находятся в распоряжении дикарей. Остается неясным, с какими факторами связывает Агатархид прогресс цивилизации у культурных народов (недостаток природных средств? особенности врожденных свойств?). Представление о задержанном развитии цивилизации и объяснение задержки легкостью удовлетворения жизненных потребностей в определенных условиях существовали, таким образом, задолго до Лукреция и могли быть использованы уже Эпикуром для демонстрации естественных свойств человека.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

ПИР ТРИМАЛХИОНА


В романе «Сатирикон», приписываемом Петронию, римскому аристократу времени Нерона, дается карикатурное изображение разбогатевшего вольноотпущенника Трималхиона.

Земли у Трималхиона — соколу не облететь, денег — тьма тьмущая: здесь в каморке привратника больше серебра валяется, чем у иного за душой есть. А рабов-то, рабов-то сколько! Честное слово, едва ли десятая часть знает хозяина [в лицо]. В общем, он любого из здешних балбесов в тутовый лист свернет.
Нет того, чтобы он что-нибудь покупал на стороне: шерсть, померанцы, перец — все дома растет; куриного молока захочется — и то найдешь. Показалось ему, что домашняя шерсть недостаточно добротна, он пустил в стадо баранов, купленных в Таренте. Чтобы производить дома аттический мед, велел привезти из Афин пчел — кстати, и доморощенные пчелки станут лучше благодаря гречанкам; на днях еще он написал в Индию, чтобы ему прислали груздевых семян. Нет у него ни единого мула, рожденного не от онагра. Видишь, сколько подушек. Ведь все до единой набиты пурпурной или багряной шерстью. Душа радуется! Но и его товарищей — вольноотпущенников — остерегись презирать. И они не без сока. Видишь вон того, ниже всех возлежащего. Теперь у него 800 000 сестерциев, а ведь вырос из ничего: недавно еще бревна на спине носил...
...Говорите вы все ни к селу ни к городу; почему никто не побеспокоится, что ныне хлеб кусаться стал. Честное слово, я сегодня хлеба найти не мог. А засуха-то все попрежнему. Целый год голодаем. Эдилы — чтобы им пусто было! — с пекарями стакнулись. Да, «ты мне, я тебе». А бедный народ страдает, а этим обжорам всякий день сатурналии. Эх, если бы у нас были еще те львы, которых я застал, когда только что приехал из Азии! Вот это была жизнь!.. В те поры хлеб не дороже грязи был. Купишь его на асс — вдвоем не съесть; теперь же он не больше бычьего глаза. Увы! С каждым днем все хуже; наша колония — словно телячий хвост, народ растет. А кто там виноват, что у нас эдил трехгрошовый, которому асс дороже нашей жизни. Он втихомолку над нами посмеивается. А в день получает больше, чем иной по отцовскому завещанию. Уж я-то знаю, за что он перехватил тысячу золотых. О если бы мы были настоящими мужчинами, ему бы не так привольно жилось. Нынче народ: дома — львы, на людях — лисицы. Что же касается до меня, то я проел все свои животы, и если голод продолжится, придется и домишко продать...
«Друзья, — сказал... Трималхион, — и рабы — люди; одним с нами молоком вскормлены, и не виноваты они, что участь их горькая. Однако по моей милости скоро все напьются вольной воды. Я их всех в завещании своем на свободу отпускаю. Филагиру, кроме того, завещаю его сожительницу и поместьице. Кариону — домик, и двадесятину (1), и кровать с постелью. Фортунату (2) же делаю главной наследницей и поручаю ее всем друзьям моим. Все это я сейчас объявляю затем, чтобы челядь меня теперь любила так же, как будет любить, когда я умру».
Все принялись благодарить хозяина за его благодеяния. Он же, оставив шутки, велел принести экземпляр завещания и посреди всеобщего вопля сожаления прочел его от начала до конца. Потом, переводя глаза на Габину, проговорил: «Что скажешь, друг сердечный. Ведь ты воздвигнешь надо мною памятник, как я тебе заказал. Я очень прошу тебя: изобрази у ног моей статуи собачку мою, венки, сосуды с ароматами и все бои Петраита (3), чтобы я по милости твоей еще и после смерти пожил. Вообще же памятник будет по прямому фасаду — сто футов, а по боковому — двести. Я хочу, чтобы вокруг праха моего были всякого рода плодовые деревья, а также обширный виноградник. Ибо большая ошибка украшать дома при жизни, а о тех домах, где нам дольше жить, не заботиться. А поэтому прежде всего желаю, чтобы в завещании было помечено: «Этот монумент наследованию не подлежит». Впрочем это уже мое дело предусмотреть в завещании, чтобы я после своей смерти не претерпел обиды. Поставлю кого-нибудь из вольноотпущенников моих стражем у гробницы, чтобы у моего памятника никто не ходил за нуждой. Прошу тебя также вырезать на фронтоне мавзолея корабли, на всех парусах бегущие, а я будто в тоге-претексте (4) на трибуне восседаю, с пятью золотыми кольцами на руках (5), и из кошелька рассыпаю в народ деньги. Ибо, как тебе известно, я устраивал общественную трапезу и раздавал по два денария на человека. Хорошо бы, если ты находишь возможным, изобразить и самую трапезу и все гражданство, как оно ест и пьет в свое удовольствие. По правую руку помести статую моей Фортунаты с голубкой в руке, и пусть она на цепочке собачку держит. Мальчишечку моего также, а главное — побольше винных амфор, хорошо запечатанных, чтобы вино не вытекало. Конечно, изобрази и урну разбитую и отрока, над ней рыдающего. В середине часы, так чтобы каждый, кто пожелает узнать, который час, волей неволей прочел бы мое имя. Что касается надписи, то вот прослушай внимательно и скажи, достаточно ли она хороша по твоему мнению:
«Здесь покоится Г. Помпей Трималхион Меценатион. Ему заочно был присужден почетный севират. Он мог бы украсить собой любую декурию Рима, но не пожелал. Благочестивый, мудрый, верный, он вышел из маленьких людей, оставил 30 миллионов сестерциев и никогда не слушал ни одного философа. Будь здоров. И ты также».
...Веселитесь, прошу вас, друзья, ибо я таким же, как вы, был, да вот благодаря уму своему до всего дошел. Смекалка делает человеком, все остальное ничего не стоит. Хорошо купишь, хорошо продашь. Пусть другой вам другое скажет. Я лопаюсь от счастья... Да, как я вам уже говорил, своему благоразумию обязан я богатством. Из Азии приехал я не больше вот этого подсвечника, даже каждый день по нем свой рост мерил; чтобы борода скорее росла, верхнюю губу ламповым маслом смазывал...
Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме; заполнил сердце господина. Чего больше. Хозяин сделал меня сонаследником Цезаря (6). Получил я сенаторскую вотчину. Но человек никогда не бывал доволен: вздумалось мне торговать. Чтобы не затягивать рассказа, скажу кратко — снарядил я пять кораблей. Вином нагрузил — оно тогда на вес золота было — и в Рим отправил. Но подумайте, какая неудача: все потонуло. Не выдумка, а факт: в один день Нептун проглотил тридцать миллионов сестерциев. Вы думаете, я пал духом. Ей-ей, я даже не поморщился от этого убытка. Как ни в чем не бывало, снарядил другие корабли, больше, крепче и удачнее, так что никто меня за слабого человека почесть не мог. Знаете, чем больше корабль, тем он крепче. Опять нагрузил я их вином, свининой, благовониями, рабами. Тут Фортуната доброе дело сделала — продала все свои драгоценности, все свои наряды и мне сто золотых в руку положила: это были дрожжи моего богатства.
Чего боги хотят, то быстро делается. В первую же поездку округлил я десять миллионов. Тотчас же выкупил я прежние все земли своего патрона. Домик построил; рабов, лошадей, скота накупил; к чему бы я ни прикасался, все вырастало, как медовый сот. А когда стал богаче, чем вся округа, тогда — руки прочь: торговлю бросил и стал вести дела через вольноотпущенных. Я вообще от всяких дел хотел отстраниться, да отговорил меня подвернувшийся тут случайно звездочет...
...Вот какова моя судьба. И если удастся мне еще в Апулии имений накупить — цель жизни моей исполнена. Между тем, пока Меркурий бдит надо мной, я этот дом перестроил: помните, хижина была, а теперь храм. В нем четыре столовых, двадцать спален, два мраморных портика; во втором этаже еще помещение; затем моя собственная опочивальня, логово этой змеи (7), прекраснейшая каморка для привратника, есть помещение для гостей.
Одним словом, когда Скавр приезжает, всегда у меня останавливается, хотя у его отца есть превосходное имение около моря. Многое еще имеется в этом доме — я вам все сейчас покажу. Верьте мне: асс у тебя есть, асса ты стоишь. Имеешь, еще иметь будешь. Так-то ваш друг: был лягушкой, а стал царем.
...Мы... пришли к дверям, на которых висело объявление, гласившее: «Если раб без приказания господского выйдет за ворота, то получит сто ударов».
У самого входа стоял привратник в зеленом платье, подпоясанный вишневым поясом, и чистил на серебряном блюде горох. Над порогом висела золотая клетка, из коей пестрая сорока приветствовала входящих.
Об этот порог я впрочем чуть не переломал себе ноги, пока, задрав голову, рассматривал все. По левую руку, недалеко от каморки привратника, была нарисована на стене огромная цепная собака, а над нею большими квадратными буквами написано: «Берегись собаки».
Товарищи меня обхохотали. Я же, оправившись от падения, не поленился пройти вдоль всей стены. На ней был нарисован невольничий рынок с вывесками, и сам Трималхион, еще кудрявый (8), с кадуцеем в руках, ведомый Минервой, [торжественно] вступал в Рим. Все передал своей кистью добросовестный художник и объяснил надписями: и как Трималхион учился счетоводству, и как сделался рабом-казначеем.

Перев. А. Б. Рановича.

1. Двадцатая часть выкупной суммы, которую отпущенный на волю раб вносил в казну.
2. Жена Трималхиона
3. Знаменитый гладиатор.
4. Тога с красной каймой, которую носили сенаторы и высшие магистраты.
5. Золотой перстень был признаком принадлежности к сословию всадников.
6. То-есть сделал его своим наследником наряду с императором, которому знатные люди обычно завещали долю наследства.
7. Имеется в виду Фортуната, жена Трималхиона.
8. То-есть несовершеннолетний.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

ПРИВИЛЕГИИ ВЕТЕРАНОВ ПРИ ДОМИЦИАНЕ
(Anne epigraphique, 1910, № 75)

Диптих из дерева, найденный в Александрии, помечен 2 июля 94 г. Как видно из текста, содержит свидетельство о наличии у ветерана детей, получивших право на римское гражданство. Для подтверждения этого права приводится эдикт Домициана о привилегиях, предоставлявшихся ветеранам. Такие же эдикты издавались и предшествовавшими императорами. Отрывки некоторых из них (Августа, Тита) дошли до нас.

а) [1-я страница содержит имена свидетелей.] Гай Эпидий, сын Гая из Поллиевой трибы; Басс, ветеран; М. Плотий, сын Марка из Поллиевой трибы; Фузей, ветеран; М. Антоний, сын Марка из Поллиевой трибы; Целер, ветеран; П. Аудасий, сын Публия из Поллиевой трибы; Павел, ветеран; М. Антоний Лонг из Поллиевой трибы, ветеран; Л. Петроний Нигер, ветеран; М. Валерий Клемент, ветеран; М. Антоний Герман, ветеран.
б) [2-я страница содержит часть эдикта Домициана в копии.] В консульство Л. Нения Кальпурния Торквата Асперната и Т. Секстия Магия Латерана в VI ноны июля в XIII год [правления] Цезаря Домициана Августа Германского в месяц эпип, в VIII день в Александрии Египетской, М. Валерий, сын Марка из Поллиевой трибы Квадрат, ветеран, получивший почетную отставку из X Фретензийского легиона, засвидетельствовал, что он списал и сверил с медной доски, которая прибита в Цезарее Великой при входе во второе общественное здание под правым портиком вдоль храма Венеры на мраморной стене. На ней написано то, что следует ниже: император Цезарь сын божественного Веспасиана Домициан Август Германский, великий понтифик, трибун в седьмой раз, император в тринадцатый, постоянный цензор (1), отец отечества сказал: мне представляется необходимым издать эдикт для извещения всех вас, что ветераны должны быть освобождены от всех государственных налогов, а также, что они сами, их жены, дети, родственники, которые будут связаны с ними вследствие их законного брака, получают римское гражданство с наибольшими правами и были все освобождены от повинностей и получили освобождение все те, которые выше перечислены, родные и дети, по тому же праву и положению. И чтобы земли, дома, лавки против... ветеранов... (далее пропуск, в котором, очевидно, говорилось об освобождении ветеранов от налогов на указанное имущество).
в) [На стр. 3-й пропуск, там, видимо, содержался конец эдикта Домициана о праве ветеранов вступить в брак с перегринками и, далее, указ об отставке ветеранов X Фретензийского легиона. Далее следует клятвенное удостоверение свидетелей о детях Валерия Квадрата] ...ветеранов с женами и детьми вышеперечисленные записанные на медной доске, или если кто из них не женат [предоставляется тем право законного брака] с теми, которых впоследствии возьмут в жены первых. Они состояли на военной службе в Иерусалиме в X Фретензийском легионе, отпущены в почетную отставку после окончания срока службы Секстой Герметидием Кампаном пропретором в январские календы в консульство Секста Помпея Коллеги и Квинта Педуцея Присциана (2); поступили же они на военную службу в консульство П. Галерея Трахала Кация и Т. Флавия Арулена (3). С разрешения префекта Египта Юния Руфа в консульство Л. Нения Кальпурния Торквата Асперната и Т. Сенстия Магия Латерана в июльские календы в XIII год [правления] императора Цезаря Домициана Августа Германского в месяц эпип в VII день (4). Там М. Валерий сын Марка из Поллиевой трибы Квадрат лично и в присутствии тех, которые должны были подписаться, засвидетельствовал и подтвердил, поклявшись Юпитером Всеблагим Величайшим и гением святейшего императора Цезаря Домициана Августа Германского, что в продолжение военной службы родились у него все трое детей — Л. Валерий Валент, Валерия Геракла и Валерия Артемия и что они записаны на медной доске и награждены римским гражданством по милости наилучшего из принцепсов.

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

Римлянин эпохи террора


В истории Рима первое столетие империи - это время ужесточения императорского режима, усиления его авторитарного характера. Указанный процесс, наиболее ярким внешним выражением которого явилась практика политических репрессий, был обусловлен как личными качествами правителей, занимавших в те годы императорский престол, так и самой сущностью режима принципата.

Масштаб и характер императорского террора в I в. н. э. является предметом дискуссии в современной историографии, однако, к какой бы точке зрения на этот счёт мы ни примкнули, не будет ошибкой сказать, что его воздействие на римское общество было чрезвычайно сильным.

Переход от республики к империи - событие революционного значения для римской истории - вовсе не казался таковым современникам Августа. Те несомненные и ощутимые для каждого блага, которые принёс принципат - гражданский мир, личная безопасность, экономическое процветание, - как бы заслонили собой свершившиеся политические перемены.

Осознание всей глубины переворота пришло далеко не сразу. Понадобились несколько десятков лет августова мира (Pax Augusti), в условиях которого ставшая привычной политическая стабильность частично утратила в глазах римлян статус безусловной ценности. Необходимость сохранения власти Цезарей во имя общественной безопасности была куда менее очевидна тому поколению, молодость которого прошла при Августе.

Авторитарная сущность системы принципата, которую его основателю удалось искусно замаскировать, выступает рельефно в век Юлиев-Клавдиев. В условиях террористического режима республиканизм, за который в силу установившейся политической традиции продолжают цепляться властители империи, превращается в фикцию, уже не способную никого ввести в заблуждение. Те, кто пережил репрессии Тиберия, безумства Калигулы, самодурство Нерона, не могли не понимать, что государственный строй Рима в эпоху Августа и его преемников претерпел коренные изменения и само это время начинает восприниматься как исторический рубеж, отделяющий республику сената и римского народа (Senatus Populusque Romanum) от империи Цезарей.

Террор нанёс сильный удар старой аристократии: в числе пострадавших было немало представителей знатных фамилий: Аврелиев, Домициев, Кальпурниев, Эмилиев, Скрибониев, Элиев. Впрочем, и без него старый нобилитет рано или поздно сошёл бы со сцены, уступив место новым социальным силам. В условиях террористического режима Юлиев-Клавдиев успело вырасти целое поколение, то самое, которое будет определять облик империи в близкую уже эпоху её расцвета - в годы Флавиев и Антонинов.

Каких же людей создавало это время? Какой тип римлянина, человека и гражданина, стал её положительным итогом? К счастью, у нас есть биография человека, которого с полным правом можно назвать героем этой эпохи. Имя этого человека - Гней Юлий Агрикола.

Жизненное кредо тестя Корнелия Тацита в двух словах можно определить так: благоразумная умеренность плюс осторожность (moderatio prudentiaque) (Tac. Agr., 42). Агрикола не стремился стяжать себе славу выставлением напоказ своей непреклонности, не искушал судьбу, бравируя своей независимостью. Он служил государству и власть предержащим, каковы бы они не были, демонстративно лояльный к ныне царствующему императору, будь то Нерон или Веспасиан, Тит или Домициан. Вся его жизнь может служить иллюстрацией к мысли Тацита, биографа Агриколы, что и при дурных правителях выдающиеся люди могут работать на благо отчизны, если помимо трудолюбия и энергии им свойственны скромность и повиновение. Благодаря своей деятельности на пользу общества они достойны не меньшего, а, может быть, и большего уважения, чем те, кто снискал себе славу решительностью своего поведения и впечатляющей, но бесполезной для государства смертью (ibidem).

Конечно, не только люди "среднего пути" (Syme R. Tacitus. Vol. I-II. Oxford, 1958. P. 28-29, 548-549; 2) The political opinion of Tacitus// Ten studies in Tacitus. Oxford, 1970. P. 121-122), подобные тестю Тацита, но и доносчики, многие из которых были весьма яркими личностями, или сенаторы-оппозиционеры тоже могут претендовать на роль "героев времени". Однако влияние первых на общественную жизнь было исключительно деструктивным, а вторым было суждено кануть в лету вместе с аристократической империей Юлиев-Клавдиев. Будущее принадлежало не им, а "новым римлянам", типичным представителем которых являлся Юлий Агрикола.

Не может быть никакого сомнения в том, что сильное влияние на формирование жизненной позиции Юлия Агриколы оказала стоическая философия, которой он увлекался в юности, когда учился в Массилии (Tac. Agr., 4). Сыграло свою роль и его происхождение - фактор, весьма существенно сказывавшийся на взглядах и убеждениях граждан Древнего Рима во все времена его истории. Как по отцовской, так и по материнской линии его предки были императорскими чиновниками-прокураторами и, таким образом, представляли новое служилое всадничество (ibidem). Но решающее воздействие, безусловно, оказали обстоятельства его богатой событиями жизни.

Принадлежа к высшему слою римского общества, Агрикола имел возможность наблюдать жизнь принцепсов и все их пороки так сказать с близкого расстояния. Но те же наблюдения открыли ему и другое: именно принцепсы олицетворяли в этом мире римский порядок, державшийся только благодаря их власти. Когда смерть Нерона не на долго ввергла римское государство в пучину анархии, чехарда на престоле не замедлила отразиться на судьбе Агриколы и его близких самым непосредственным образом: опустошавшие лигурийское побережье моряки из флота Отона, очередного халифа на час, убили его мать и разграбили их родовое поместье. Узнав об этом, Агрикола без малейшего промедления присоединился к тому претенденту на престол, который, как казалось, один мог вызволить римскую державу из её бедственного положения. По поручению Лициния Муциана, легата Сирии и одного из лидеров флавианской партии, он произвёл набор войск и привёл к присяге Веспасиану XX легион (ibidem, 7).

Испытания, выпавшие на долю семьи Юлия Агриколы в годы гражданской войны 68-69 гг., по-видимому, привели его к пониманию значения твёрдой единоличной власти принцепсов для стабильности и безопасности империи. Горький опыт старшего поколения, равно как и многих его современников, показал, что сопротивляться этой власти бесполезно, а дать малейший повод заподозрить себя в неблагонадёжности - равносильно самоубийству. Таким путём Юлий Агрикола пришёл к безоговорочному принятию режима Цезарей, по мнению Тацита, совершенно оправданному (ibidem, 42).

Политические репрессии преемников Августа создали именно тот тип подданного, в котором нуждалась складывающаяся мировая монархия. Хотя у людей вроде Агриколы или Тацита было в достатке и инициативы, и энергии, но эта была уже не та бьющая через край энергия, которая отличала знатных граждан Римской республики и побуждала их отдавать последние силы в борьбе за подобающий их имени почёт и положение (dignitas et honor). Кто бы ни занимал императорский престол, для этих людей, также как и для всего многомиллионного населения империи, он являлся отныне наделённым высшей властью гарантом стабильности и спокойствия Римского Мира (Pax Romana).

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!

СЛЕДСТВИЕ НАД РАБАМИ УБИТОГО В СВОЕМ ДОМЕ ГОСПОДИНА
(Дигесты, XXIX, 5)

Так как никакой дом не может быть в безопасности, если только рабы не принуждаются даже с опасностью для своей жизни оказывать защиту своим господам как от домашних, так и от посторонних злоумышленников, то были приняты решения сената о производстве розыска среди рабов убитого господина...
Если предполагается, что муж или жена убиты, над рабами их должно быть произведено следствие, хотя ни рабы мужа не являются собственностью жены, ни рабы жены - собственностью мужа, но так как состав рабов смешанный, а дом они составляют единый, то сенат и постановил привлекать к ответственности рабов, являющихся собственностью этого дома.
Убитыми... следует считать тех, «то лишен жизни насильно или через убийство, как-то: через удушение, или мучительство, или низвержение со скалы, или от удара палкой или камнем, или каким-либо другим оружием.
Если же кто лишился жизни от яда или от чего-либо другого, что обычно убивает человека скрытно, то на такие случаи постановление сената, в качестве взыскания за его смерть, не распространяется; именно на том основании, что рабы должны быть наказаны во всех тех случаях, когда они не оказали помощи своему господину, хотя и могли, защитить его или оградить от насилия, но этого не сделали; однако, что же они могла сделать против тех, которые пустили в ход яд или еще какой-нибудь другой способ умерщвления?
Но, конечно, если яд был влит насильно, то данное постановление сената применимо.
Следовательно, во всех случаях, когда применяется сила, которая обычно лишает человека жизни, надо сказать, что это постановление сената имеет место (т. е. применение).

__________________
- Который час? - Лучшее время моей ЖИЗНИ-))!